Таверна в другом мире. Том 3 - Лев Белин

Он замолчал на мгновение, изучая меня, словно пытаясь разглядеть трещину в броне.

— Пришёл ответ из Ирителя, — наконец сказал он, — Условия твоего спора с Лусьеном подтверждены. Анна Валентия выразила чёткую уверенность в правдивости твоих слов. — Он сделал паузу. — Хотя, полагаю, теперь это уже не важно.

— Как же неважно? — мягко уточнил я. — Теперь, по крайней мере, вы мне верите?

— Верю, — нехотя выдавил Виктор. — Но учти: если толпа на площади выйдет из-под контроля, я закую тебя в цепи лично. За разжигание бунта.

— Да что вы! — махнул я рукой. — Народ погулять вышел, песни попеть. Культурное мероприятие.

— Песни? — голос Виктора набрал металла. — Половина гильдейских мастерских встала! Частные лавки закрыты наглухо! На окраинах уже начались стычки и погромы принадлежащих гильдиям лавок! Ты понимаешь, что парализовал половину города⁈

— Такова цена многолетнему потворству гильдейскому беспределу, — ответил я уже без тени иронии, глядя ему прямо в глаза. — Пусть вы лично тут и не виноваты. Несправедливость, сэр Виктор, рано или поздно наказывается. Вы сами говорили — таких, как я, десятки. Нас давят поодиночке. Массой, властью, золотом. И в конце концов должна была появиться последняя капля, которая переполнит чашу.

— И этой каплей стал ты, — тихо произнёс он, глядя куда-то мимо меня. — И при этом, по твоим же словам, не сделал ничего, что могло бы подтолкнуть толпу парализовать целый город?

— Не задавайте вопросов, ответы на которые не хотите услышать, — парировал я. — Гильдия сама вынудила меня действовать так, как я действовал. У меня не было выбора. Я — лишь повар. У меня нет ни власти, ни ресурсов. Лишь повар. Понимаете? Лишь торговец. Лишь ремесленник. Лишь кузнец. Лишь… — я оборвал себя, дав словам повиснуть в воздухе.

Он промолчал. Я видел, как ходили желваки на его скулах. Но в глубине усталых глаз мелькало понимание. Понимание той страшной математики, где один человек, загнанный в угол системой, может стать не жертвой, а символом. И что именно этот символ я и создал — воплощение всего произвола, наглости и лжи, которые годами копились в городе.

— Прими предложение эльфа и просто уходи из города, — почти уговаривающе сказал Виктор. — Уверен, оно будет более чем щедрым, — мы остановились у знакомой двери в допросную.

— А я вот так не думаю, — спокойно заявил я, опережая его движение к двери.

— Что? — он обернулся, нахмурившись. — У тебя есть шанс выйти сухим из воды! Снять все обвинения!

— А кто сказал, — я медленно поднялся, и в моём голосе зазвучала сталь, — что теперь мне этого достаточно?

Я сам толкнул дверь и вошёл в допросную.

В комнате, за тем же столом сидел Астарион. Он сидел неестественно прямо, с гордо поднятым подбородком, спиной ко входу. Видимо, не желал сразу встречаться с моим взглядом. Надеялся сохранить иллюзию контроля до последнего.

Я без приглашения занял своё прежнее место напротив. Эльф наконец деланно-медленно повернул голову. Надменное, холодное выражение не покидало его лица, но в уголках глаз я уловил мельчайшее напряжение.

— Гильдия, движимая… соображениями высшего порядка и милосердием, — начал он гладким, сладким голосом, — решила отозвать своё заявление о взыскании долга. Признаёт условия спора… спорными. Вы свободны от финансовых претензий. Так же, мы готовы покрыть ваше пребывание в столь стеснённых условиях. Скажем, пять сотен золотых, — его выражение явно не располагало к такой щедрости.

Я позволил себе саркастическую, короткую ухмылку.

— Ах, как великодушно. Решили сжалиться. Право, не стоило!

— Это — жест доброй воли, — прошипел Астарион, едва заметно теряя плавность речи.

— Прекрасно, — кивнул я, разводя руками. — Я принимаю ваше… сожаление о случившемся. Благодарю.

На лице эльфа мелькнуло облегчение, смешанное с презрением. Он сделал движение, чтобы встать, считая аудиенцию законченной.

— А теперь, — мой голос прозвучал тихо, но с такой чёткой лезвийной остротой, что эльф замер в полупозе, а Виктор у двери резко поднял голову. — Теперь уже я выдвигаю обвинения.

В комнате повисла гробовая тишина.

— Я обвиняю Гильдию Кулинаров, — продолжил я, перечисляя пункты на пальцах, — в организации подлога и фабрикации доказательств. В заведомо незаконном обвинении с целью шантажа. В попытке незаконного захвата чужой собственности — а именно, таверны «Драконий котёл». В спонсировании и организации нападения на меня посредством найма Красной Лапы. И, наконец, в целенаправленном причинении ущерба моей репутации и честному имени!

Лицо Астариона побелело, потом побагровело. Он вскочил, с грохотом опрокинув стул.

— КАК ТЫ СМЕЕШЬ⁈ — его идеальный, мелодичный голос сорвался на визгливый крик, в котором зазвенела чистейшая ярость. — Жалкий смертный! Грязный, нищий поваришка! Ты… ты обвиняешь Гильдию⁈

Виктор застыл у стены, его глаза метались от моего спокойного лица к искажённому гримасой гнева лицу эльфа. Начальник стражи понимал: чаша не просто переполнилась. Её только что разбили об пол. И игра теперь шла по совершенно новым правилам.

— Он подослал своего сообщника! — Астарион почти выкрикнул, обращаясь уже не ко мне, а к Виктору, будто ища у того поддержки. Его палец, тонкий и изящный, дрожал, указывая в мою сторону. — Этот… этот отброс нанял какого-то проходимца, чтобы устроить весь этот хаос! Сотни людей на улицах! Дороги перекрыты, работа города парализована! Если правда выйдет наружу, если они узнают, что это всё — его дешёвая провокация… — у него аж губы затряслись, — Да мы его размажем по мостовой! Мокрого места не останется!

Он перевёл на меня пылающий взгляд, в котором смешались ярость, страх и презрение.

— Единственный шанс выжить — принять наше предложение и исчезнуть. Прямо сейчас. Пока ещё можно всё списать на… народное возмущение.

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием эльфа и отдалённым, приглушённым гулом толпы за окном, словно море за стенами. Виктор молчал, его лицо было каменной маской, за которой шла своя война — долга, прагматизма и того странного понимания, что возникло между нами.

Я не спеша поднялся. Не резко, а плавно, как поднимается дым от потухшей свечи. Мой стул тихо отъехал по каменному полу.

— Ошибаешься, — сказал я. И мой голос был тихим, ровным, без единой нотки пафоса или угрозы. Он был просто констатацией. — Это не меня размажут.