Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

Лето клонилось к закату, близился Лугнасад. Эйлан казалось, что Верховной жрице лучше не становится. У нее болело сердце; ее одолевала усталость. Арданос приходил каждый день; поначалу они с Лианнон о чем-нибудь беседовали, но с течением времени она все больше уходила в себя, а он просто молча сидел у ее постели, и если и говорил, то только с Кейлин или сам с собою. После этих посещений Кейлин становилась задумчива и молчалива; но она всегда отличалась скрытностью и мыслей своих не выдавала никому.

Как это странно, размышляла про себя Эйлан, – в то время как в ее собственном теле зреет новая жизнь, преображается и Лианнон: дух ее вот-вот покинет телесную оболочку, но в каком из миров она возродится, никто не знал. Эйлан скорбела вместе с прочими – но радость при мысли о ребенке, которого она носила под сердцем, приглушала горе. В те дни в Лесной обители воцарилась тревожная тишина: женщины занимались своими повседневными делами, изнывая от волнительного предвкушения и ужаса. Ни одна не смела спросить, кто станет преемницей Лианнон.

По счастью, до Эйлан никому не было дела: все жрицы были слишком встревожены болезнью Лианнон. Но очень скоро живот уже не удастся скрывать под просторной одеждой – и что тогда? Эйлан ни на миг не дозволяли забыть, что над ней тяготеет смертный приговор – во всяком случае, так судил Арданос. Молодой жрице мерещилось, что даже Диэда смотрит на нее с плохо скрываемым презрением.

Миэллин все еще оплакивала потерю собственного ребенка, и на ее поддержку рассчитывать не приходилось. Одна только Кейлин относилась к Эйлан так же, как прежде, – ну да старшая жрица всегда жила по своим собственным правилам. В минуты, когда накатывал леденящий страх, Эйлан утешалась только сознанием того, что Кейлин ее любит.

Эйлан знать не знала, суждено ли ей когда-либо увидеть Гая; но помнила, как, отдаваясь ему, ощутила в нем царственный дух, и не сомневалась: они еще встретятся. Архидруид сказал, будто Гая спешно женили, но Эйлан не хотелось верить деду. Ведь даже среди римлян браки заключаются в торжественной обстановке, с соблюдением всевозможных церемоний, а на это требуется время.

Минул месяц; в ночь полнолуния обряд проводила Кейлин. Теперь уже не осталось никаких сомнений: несмотря на все заботы и снадобья, Лианнон умирала. Ноги у нее распухли так, что она была не в силах даже добрести до уборной. Кейлин ходила за ней, не смыкая глаз: ни одна мать не могла бы похвастаться более преданной дочерью. Но тело недужной отекало все сильнее.

Кейлин поила ее травяными настоями и говорила о водянке. Как-то раз они с Эйлан отправились далеко в луга поискать пурпурные цветы наперстянки: Кейлин сказала, что для больного сердца нет ничего лучше. Эйлан опасливо попробовала приготовленный Кейлин отвар: он был горек, как скорбь.

Но, невзирая на все старания целительниц, Лианнон бледнела и слабела день ото дня; отечность усиливалась на глазах.

– Кейлин…

В первое мгновение Кейлин засомневалась, вправду ли услышала свое имя: оклик был слаб, как дыхание на ветру. Затем скрипнула кровать. Кейлин устало обернулась. Лианнон смотрела на нее. Кейлин протерла глаза, гоня сон, и заставила себя улыбнуться. Недуг иссушил лицо пожилой жрицы: щеки впали, скулы заострились, сквозь кожу с ужасающей отчетливостью проступали кости. «Все почти кончено, – с неожиданной горечью осознала Кейлин. – Скоро останется только бренная оболочка».

– Пить хочется, да? Вот вода; или давай я разведу огонь и заварю тебе травяного настоя…

– Мне б… чего погорячее… – Лианнон с трудом перевела дух. – Ты слишком… добра ко мне, Кейлин.

Кейлин покачала головой. Когда ей было только десять, она едва не умерла от лихорадки: Лианнон тогда вы́ходила ее, вернула к жизни – сделала для нее больше, чем отец с матерью. Ее отношение к пожилой жрице не укладывалось в пределы любви или ненависти. Как возможно передать эти чувства в словах? Если Лианнон неспособна их ощутить во вкусе снадобья или в прикосновении влажной тряпицы ко лбу, она так никогда ничего и не поймет.

– Боюсь, кое-кто думает, что ты так ревностно заботишься обо мне в надежде, что я назначу тебя наследницей… Если запереть женщин вместе в четырех стенах, они становятся мелочны и злоязычны; а ты воистину жрица более великая, чем все они вместе взятые… но ты ведь сама все понимаешь, правда?

– Понимаю. – Кейлин заставила себя улыбнуться. – Мне суждено всю жизнь оставаться в тени, но я поддержу ту, что станет править. И ежели будет на то воля Богини, случится это не скоро!

«И кто знает, надолго ли я тебя переживу?» – подумалось Кейлин. Непонятные кровотечения наконец-то прекратились, но все ее тело сковывала странная усталость: руки и ноги словно бы налились свинцом, добытым на Мендипских рудниках.

– Может, и так… не будь так уверена, что знаешь все на свете, дитя мое. Что бы уж там обо мне ни думали, мое Зрение не всегда подчиняется велению друидов. А я видела тебя в убранстве Верховной жрицы, и вокруг тебя клубился туман нездешнего мира. Тропа жизни вьется и петляет странным образом, и мы не всегда оказываемся там, куда хотим попасть.

Вода в котелке закипела. Кейлин добавила тысячелистника, ромашки и ивовой коры, сняла котелок с огня и поставила рядом с очагом, чтобы питье настоялось.

– Великой Богине ведомо, что так оно и вышло со мною! – внезапно воскликнула Лианнон. – Мы мечтали о великих свершениях, когда были молоды, Арданос и я… но его обуяла жажда власти… и я власть утратила!

«Ты могла бы дать ему отпор, – думала про себя Кейлин. – Ты была Гласом Великой Богини, и целых двадцать лет люди жили по слову твоему. А ты сама не знаешь, что вещала все это время! Если бы ты хоть раз позволила себе вдуматься в то, что говоришь, ты уже не смогла бы бездействовать – тогда ты прорицала бы истинно…»

Но старшая жрица вовремя прикусила язык: ведь Лианнон, сама того не зная, дарила людям надежду, в отличие от Кейлин со всем ее здравомыслием. А это перевешивало все слабости и недостатки Владычицы Вернеметона, чего бы уж там ни говорили злоязычные недоброжелательницы вроде Диэды.

Кейлин добавила в настой чуточку меда, чтобы смягчить горечь, обняла Лианнон за хрупкие плечи и поднесла ложку с питьем к ее губам. Недужная раздраженно отвернулась; на щеках ее блеснули слезы.

– Кейлин, я устала, так устала… – прошептала она. – И мне так страшно…

– Ну полно, полно, родная; мы все тебя любим, – тихо промолвила старшая жрица. – Вот,