Лихо. Игла из серебра - Яна Лехчина

Она поднялась. Не осознавая, накинула поверх рубахи безрукавку, повязала юбку и пояс. Может, понадеялась она, всё уже закончилось, а если нет…

Ольжана сгорбилась. Ну, по крайней мере, чудовище будет занято ею и не тронет ни Юргена, ни Чарну. И по крайней мере, Ольжана сделает хоть что-то, потому что иначе… Иначе как она сама себя будет выносить? Жить всю жизнь, зная, что только и может, что сидеть в безопасности и выдавать тайны Лале? (Мельком напомнила себе: к слову, о Лале… Не стоит слишком уж ему доверять. Правда ли, что его чудовище не наведается на этот постоялый двор, когда всё закончится?)

Отперла ставни. Скрутила платок в жгут. Пожурила себя: глупая, глупая деревенская девка. Не стоило идти в Чернолесье за Ясеком – а раз пошла тогда, то сейчас и подавно малодушничать поздно.

Она потушила колдовские огни, вспорхнула малиновкой и полетела в ночь.

* * *

Озеро бурлило. Волны накатывали на пристань, и когда Юрген поднимал со дна зачарованную лодку, – сегодня шло особенно тяжело, – одна волна накрыла его, как огромная рука, и попыталась утянуть за собой. Но тогда из черноты уже показался острый лодочный нос: Юрген ухватился за него, запрыгнул в лодку, – и только затем обнаружил, что там уже было занято.

В лодке лежали утопленники. Они поднялись, стоило Юргену потревожить их покой, и разинули рты с обвислыми, обглоданными рыбами губами. Юрген так опешил, что первого мертвеца просто сбросил веслом, – хрупкие кости хрустнули, голова скосилась набок, – и лишь потом начал колдовать.

Обругал себя: кусок недоумка! Когда он нёсся сюда, то слышал колдовским пёсьим ухом, что Чарна бежит за ним, – но решил её не ждать. Хоть бы Чарна заметила этих мертвецов раньше или, как самая строптивая кошка, предпочла бы не лезть в воду!..

Второй мертвец – с вросшей в висок ракушкой, – рухнул, когда Юрген прожёг его лучом лунного света.

Юрген заклял волну и смыл ею самого вздувшегося из утопленников, того, что сидел на корме. Потом направился к середине озера и понял, что мертвецы в его лодке, – совсем не единственные.

Под лодочным днищем скреблось. О борты цеплялись и тёрлись синюшно-серые дряблые руки. Узкий месяц в небе кривился, как недобрая ухмылка, и, размножив его свет, Юрген разглядел: в чёрных штормящих водах плавали сотни умертвий. Некоторые сидели на крыльцах домишек, копошились внутри и высовывались из окон.

Юрген утёр рукавом мокрое лицо. Вот так, значит, Чеслав?

Ветер засвистел вокруг него, обернулся петлёй. Утянул ещё одного из умертвий, качающихся в лодке. Сбил новых, подтягивающихся на бортах. Однако самый устойчивый и пронырливый утопленник подскочил к Юргену и обхватил его со спины, и Юрген уже не сумел скинуть его потоком воздуха. Зато сумел выхватить нож – свой обычный, для перекидывания, – и, извернувшись, ударил утопленника в бок. Лезвие вошло с чавкающим водянистым звуком.

Юрген понимал, что мертвецы не испытывают боли, но понадеялся, что утопленник хотя бы отвлечётся на нож, – а тот даже хватку не ослабил. Тогда Юрген рухнул вместе с ним на дно лодки. Поборовшись, оказался сверху, вонзил нож ему в глазницу, – хоть это-то должно сбить его с толку?! – и оттолкнулся заворожённым воздухом. Так, Юрген почти поднялся, но другие руки стиснули ему лицо, сжали уши, попытались залезть в рот.

Лодка накренилась. Зачерпнула воды.

Юрген попытался вырваться и налетел на склизкий кулак утопленника. Во рту стало солоно от крови, и это разозлило Юргена настолько, что он чуть не зарычал.

Ты не сможешь остановить меня, думал он. Не сможешь, не сможешь. «Я всё равно доберусь до собора, и твои умертвия меня не удержат».

Ухо Юргена обдало паром. В воздухе зашипело и – тошнотворно, мерзко – запахло сладковатой горящей плотью. Лунный свет, который он заклял, вырос в серебряный огонь и поглотил утопленников в его лодке. Саму лодку не тронул, но окружил её пламенеющим вихрем.

Белые искры взлетали в небо. Огонь жалил выныривающих мертвецов, плясал над водой и сверкал на гребнях волн, как необыкновенная жемчужная пена. Юрген направил лодку к собору, и лунный вихрь следовал за ней, прорезая тьму со всех сторон. Теперь утопленники не могли подобраться к Юргену ближе, чем на несколько локтей, и беспомощно бултыхались рядом.

Юрген убрал нож, поднял весло и сел у носа. Сосредоточился, чтобы не упустить лунное сияние и чтобы лодка шла ровно, не качаясь. Для этого ему совсем не нужно было весло – кто вообще оставлял их в чародейских лодках?! – однако Юрген стискивал его, и руки его дрожали. Он вытер с лица кровь и воду. Не моргая, принялся смотреть, как приближалась к нему острошпильная громада Тержвице.

Наконец приблизилась.

Юрген выскочил на крыльцо. Утопленники поползли за ним, постарались ухватить за ноги, но Юрген скрутил пламя и огрел им, как кнутом. С грохотом распахнул двери – даже не заперто! – и оставил в проёме плёнку жаркого сияния: чтобы мертвецы не залезли. Сам влетел внутрь.

Его тут же оглушило.

Не звуком, нет, но запахом, страшной железной вонью. Сначала Юрген почувствовал кровь и только потом увидел – там, где раньше были наколдованные полотна и где раньше висел Йовар, – покачивающиеся цепи, и… Юрген даже не сразу понял, что это, ведь человеческое тело не могло выглядеть так, будто туша в мясницкой лавке. И осознание накатывало медленно, куда медленнее, чем Юрген мог себе позволить. Он даже не сразу сообразил: то, что он принял за тень – не тень вовсе, и у цепей, вылизывая когтистую лапу, лежала Сущность из Стоегоста.

– Какого беса ты тут делаешь?

Поля зрения суживались, поэтому Юрген с трудом отыскал Лале. И если Лале выглядел таким удивлённым, что же сейчас было с его, Юргена, лицом?

Дышать стало трудно. Грудь закололо.

Лале тихо выругался.

– Тебе не надо было этого видеть, – сказал он. – Это только моё дело. Моё и его.

Кого – его? Бесформенной кровавой плоти? Юрген снова метнул взгляд к цепям, но вокруг них уже начала собираться плотная дымка, – и Юрген даже успел подумать, что слепнет, пока не убедился, что это наворожил Лале. Однако багровые подтёки на плитках он всё-таки различил.

– Юрген, – окликнул его Лале. – Уходи.

Никогда ещё Юрген не испытывал такого оцепенения. Он снова повернулся к Лале: неужели этот человек – тот тихий неуклюжий башильер, который таскался за Ольжаной, и тот смешливый юный колдун, успокаивающий его после первого обращения? Теперь на Лале так странно смотрелась одежда монаха – немудрено. С такими-то волчьими глазами.

Мне