Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

Животворящего Древа, копья – двух важнейших символов власти басилевсов, νικηφόρος, то есть победоносных, – а также гвоздей и тернового венца, знаков страдания, связанных с образом Мужа Скорбей периода династий Комнинов и Ангелов (XI–XII вв.). В отличие от Истинного Креста, «обретенного» Еленой, матерью Константина Великого, которому поклонялись на четвертой неделе Великого поста, затем в начале августа, когда его проносили по улицам Константинополя, и, наконец, на Воздвижение 14 сентября, Образ практически не покидал Фаросской церкви.

Кажется, за несколько столетий его выносили оттуда дважды. Первый раз – вскоре после восхождения на престол Михаила IV. Чтобы убедить богатого и могущественного военачальника Константина Далассина вернуться в Константинополь и занять высокую государственную должность, басилевс отправил в его имение на центральном побережье Черного моря Эдесский образ, письмо Иисуса к царю Авгарю и несколько других реликвий.

Два года спустя, зимой 1036/37 года, все еще при Михаиле IV, состоялась торжественная процессия: император и члены его семьи перенесли киот (ковчег) из дворца Вуколеон во Влахернскую церковь Богоматери, чтобы молить Господа положить конец засухе, продолжавшейся уже полгода. Весьма вероятно, что и тогда ларец, инкрустированный драгоценными каменьями, не открывали[102]. Это событие изображено на одной из миниатюр летописи Скилицы. Мы видим три ковчега, принесенных во Влахерны: в одном, вероятно, находился Мандилион, в другом – Керамион, Образ на черепице, а в третьем – письмо Христа к царю Авгарю.

В XI и XII веках Константинополь превратился в своего рода туристический центр, куда стекались чужеземцы[103]. Но лишь немногие из наиболее благочестивых путешественников могли попасть в Фаросскую дворцовую церковь, где перед ними зачитывали список великолепных императорских реликвий.

В одном описании Константинополя, датирующемся периодом между 1075 и 1098 годами, автором которого был, вероятно, крестоносец, приехавший сюда изучать греческий язык, мы читаем об Эдесском образе следующее: «Этой драгоценнейшей пелене с ликом Господа Иисуса Христа, несущей Его прикосновение, поклоняются более, нежели другим реликвиям дворца, и относятся к ней с таким почтением, что всегда хранят в тщательно запечатанном золотом ларце. И если все остальные реликвии в установленные дни выносят к верующим, это льняное полотно с ликом Искупителя грехов наших не показывают никому и ларец не открывают ни для кого, включая даже императора Константинополя»[104]. Около 1150 года, по свидетельству одного английского паломника, в Фаросской церкви по-прежнему хранились «плащаница [суда́́] с главы Его», и, в золотом ковчеге, «полотно [Мандилион], который был приложен к лицу Господню и сохранил образ Его лица»[105]. Между 1151 и 1154 годами, во время своего пребывания в городе Николай Семундарсон, аббат исландского монастыря в Тингейри, составил список сокровищ, в числе которых были «письма, написанные рукой Господней, копье и гвозди, терновый венец, хламида [maettul, багряный плащ], бич… плащаница [likblaejur] с сударем и кровь Христова»[106]. Около 1190 года еще один анонимный автор также перечислял реликвии из императорской коллекции, упоминая о существовании «святого плата, на котором запечатлен лик, посланный Христом Авгарю, царю города Эдессы», отличая его от пелен (lintheamen) и сударя (sudarium), также сохранившихся[107]. К этому же периоду относится другое описание Фаросского храма, в котором упоминается часть пелен (pars lintheaminum), в которые Иосиф из Аримафеи «удостоился чести завернуть распятое тело Христово»[108]. В 1200 году монах Антоний, ставший впоследствии епископом Новгородским, упоминает среди реликвий императорского Золотого дворца «Образ Христа и две керамиды». Эти легендарные «керамиды», несомненно, те самые черепицы, о которых сообщал Псевдо-Константин.

К бесценным сокровищам Фаросского храма имели доступ лишь императоры, показывавшие их своим высоким гостям. Например, в 1147 году, когда Людовик VII, король Франции, прибыл в Константинополь по случаю Второго крестового похода, Мануил I Комнин показал ему городские loca sancta[109] и, в частности, как уточняет его историограф Одон Дейльский, «часовню, хранящую святые реликвии».

В 1171 году, когда Амори де Лузиньян, король Иерусалима, отправился в столицу империи, чтобы возобновить союз с византийцами, тот же император показал ему, как рассказывает Вильгельм Тирский, драгоценные реликвии Страстей Христовых: Крест, гвозди, копье, губку, стебель тростника, терновый венец и «полотно, называемое синне, в которое был завернут Иисус».

Рукопись Прая

В Национальной библиотеке Будапешта хранится документ, который называют рукописью Прая, по имени его последнего владельца Дьёрдя Прая, ученого-иезуита XVIII века. Этот документ, в основном литургического характера, содержит древнейший текст, написанный на мадьярском языке, и чрезвычайно ценен для нас своими рисунками. Они выполнены пером и тушью с синими и красными элементами и воспроизводят характерные особенности Туринской плащаницы. Кодекс датируется, самое позднее, 1192–1195 годами, но миниатюры более ранние[110].

Прежде чем перейти к детальному их рассмотрению, необходимо обратиться к истории, чтобы понять, как они оказались в Будапеште. В XII веке отношения между Византийской империей и ее венгерской соседкой были весьма непростыми, периоды войны сменялись периодами мира. В 1163 году Мануил I Комнин и Иштван III, король Венгрии, заключили соглашение, согласно которому принц Бела, тринадцатилетний брат короля, должен был жениться на Марии, одиннадцатилетней дочери императора. До достижения совершеннолетия Бела, ставший, таким образом, наследным принцем империи, воспитывался при константинопольском дворе. Назначенный день свадьбы был уже не за горами, но в 1169 году у Мануила I родился сын от второго брака. Соглашение с венграми было разорвано. Тем не менее Бела оставался в столице империи до марта 1172 года: именно тогда по договоренности с императором он отправился в Венгрию, чтобы принять корону после смерти своего старшего брата Иштвана III. В качестве компенсации императрица Мария Антиохийская предложила ему в жены свою единоутробную сестру, дочь Рено де Шатильона.

Именно в этом контексте придворные из свиты принца Белы имели исключительную привилегию созерцать Плащаницу, хранящуюся в Фаросской церкви, и, несомненно, не раз. Один из них, талантливый миниатюрист (если, конечно, он не передал наброски профессионалу), воспроизвел сцены Страстей Христовых на сложенном вдвое пергаменте (листы 27 и 28): Христос на кресте (лист 27, лицевая сторона) и снятие с креста, с Богоматерью, поддерживающей голову Христа (лист 27, оборотная сторона).

На другой половине пергамента (лист 28, лицевая сторона) помещены два сюжетно связанных рисунка: вверху – Погребение в присутствии Никодима, Иосифа Аримафейского и любимого ученика Христа (Иоанна Богослова); внизу – встреча трех Марий (согласно Евангелию от Марка, Марии Магдалины, Марии, матери Иакова, и Марии Саломеи), которые вместе с ангелом обнаруживают в пасхальное утро пустые пелены. Христос предстает в образе Спаса Вседержителя, а ангел держит крест, пронзенный тремя гвоздями. Выше можно прочитать несколько строк из пасхального гимна Exultet[111].

Наиболее интересны для нас рисунки на листах 27 (оборотная сторона) и 28 (лицевая сторона) – их создатель был явно вдохновлен туринской святыней. В сцене погребения мы видим обнаженное тело Христово – уникальный иконографический пример: борода характерной формы, волосы длинные, проработаны грудные мышцы и контуры тела, скрещенные руки – правая над левой, указательный палец длинный, большого пальца не видно (он загнут вовнутрь из-за повреждения