Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

как на родного сына и ему предоставили полную свободу. Он заметил, что мадемуазель Молэ ищет случая побеседовать с ним наедине; врожденная стыдливость и застенчивость побуждали его избегать свидания. Наконец им довелось встретиться с глазу на глаз.

— Мне надобно с вами поговорить, — сказала ему мадемуазель Молэ, — о чрезвычайно важном для меня предмете. Обещаете ли вы исполнить мою просьбу?

— От всей души, мадемуазель.

— Чего бы я ни попросила?

— Да, чего бы вы ни попросили.

— Знаете ли вы о решении моего отца?

— Он соизволил намекнуть мне об этом; однако я сознаю, что недостоин подобной чести.

— Нет, сударь, вы вполне достойны. Это я вас не заслуживаю, ибо сердце мое отдано другому... Вы удивлены? Но, любезный Эдмон, я жду от вас услуги — обещайте же, что не откажете мне...

— Охотно обещаю.

— Вы должны отказаться от меня, только никому ни слова о том, что я сейчас вам говорила.

— Это будет мне тяжело и горько! Ведь мне придется говорить наперекор своему чувству... Но раз такова ваша воля, я готов отказаться от вас, мадемуазель. Однако, если отец мне прикажет... мы очутимся в затруднительном положении.

— Я уже приняла меры, попросила Терезу написать ему нечто такое, что наверняка его напугает.

— Вы можете вполне на меня положиться.

На следующий день прокурор объяснился с Эдмоном, но тот сказал ему в ответ, что в его годы еще рано думать о женитьбе. Зная, сколь скромны средства молодого клерка, прокурор был поражен его отказом.

— До сих пор я считал вас разумным человеком, — заявил он, — но, скажите на милость: как мне назвать молодого человека, который отказывается от красивой девушки с приданым в пятьдесят тысяч экю? Я люблю свою дочь, она моя единственная наследница; я хочу обеспечить ей счастье, отдав ее не какому-нибудь изнеженному щеголю, но достойному человеку, который будет хранить ее как зеницу ока и не допустит до измен. Скажи откровенно, разве она тебе не нравится?

— Что вы, сударь, напротив: мадемуазель Молэ очаровательная девица!

— И ты не помышляешь о женитьбе?

— Я недостоин такой партии.

— Если дело только за этим! Я напишу твоему отцу.

— Воля ваша, сударь... Я глубоко признателен вам за ваши милости, но не могу принять высокой чести, которой вы меня удостаиваете.

— Пусть так! Я не намерен женить вас насильно, сударь, и вижу, что ошибся в вас. Вам вскружила голову какая-нибудь деревенская потаскушка... Можете к ней вернуться, когда вам вздумается.

Прокурор не на шутку разгневался, этому великодушному человеку всегда претили проявления неблагодарности; он отправился к жене и высказал ей свою обиду на Эдмона. Почтенная дама, в отношении которой Эдмон также проявлял покорность, уважение и преданность, была поражена не менее мужа. Но женщины хитрее мужчин, и она догадалась, что Эдмон отказался неспроста.

— Наверняка он влюблен в поселянку, — сказал прокурор.

— Ну, нет, поселянке не сравниться с нашей дочерью, и за полтора года разлуки он позабыл бы и думать о своей зазнобе. К тому же я убедилась, что Эдмон неравнодушен к нашей дочери.

— Как не убедиться после нынешнего разговора!

— Если позволите, я все выпытаю у дочери.

Тем временем в доме стало известно, что Эдмона отсылают прочь. Все сожалели о нем и недоумевали, чем мог он вызвать недовольство прокурора. Мадемуазель Молэ сразу догадалась, в чем дело. Юная особа, не посмевшая поведать о своих чувствах не только отцу, но и матери, была глубоко тронута благородством Эдмона. Убедившись во время обеда, что отец лишил юного Ретифа своей благосклонности, она пошла к родителям. Супруги обсуждали, как добиться правды от дочери, когда та появилась перед ними, красная от смущения. Она принялась ласкаться, потом попросила прощения. Ее спросили: что ей простить? Запинаясь, она призналась, что принудила Эдмона отказаться от нее, и сообщила, по какой причине. Господин Молэ обрадовался, что его любимец ни в чем не провинился, первая мысль его была о нем.

— Вы были правы, жена... Что до вас, мадемуазель, ступайте к себе, мы с вами поговорим в свое время.

Вызвали Эдмона.

— Итак, мой друг, — начал прокурор, — ты чуть было меня не покинул, угождая девице, которая от тебя отказывается?

— Сударь, прежде чем исполнить просьбу мадемуазель, я размышлял целую ночь и пришел к выводу, что вам гораздо важнее быть в ладу с дочерью, чем с вашим клерком. Это истинная правда. Знайте, сударь, что я глубоко вас уважаю, и от всей души любил бы мадемуазель Молэ, будь мне это позволено. Смею просить вас об одной милости, сударь: пожалуйста, не упрекайте из-за меня мадемуазель; это было бы для меня слишком тяжело. Больше всего на свете мне хочется, чтобы вы исполнили ее заветное желание, ибо она достойная девица и заслуживает счастья!

— Бедный юноша, — вздохнул мэтр Молэ, — он принес себя в жертву!.. Да, теперь я вдвойне сожалею, что ты не станешь моим зятем. Но я последую твоему совету, и ты не будешь в убытке.

Теперь я поведаю о поступке, о коем уже упоминал вскользь: все рассказанное до сих пор было только вступлением. Мадемуазель Молэ вышла замуж за своего возлюбленного, молодого нотариуса; казалось, это была вполне подходящая партия. Однако брак не принес ей счастья; об этом будет вкратце рассказано дальше.

На свадьбе дочери господин Молэ говорил об Эдмоне со своим другом, господином Помбеленом, богатым торговцем шелками, у которого была лавка, и поныне находящаяся на углу улиц Траверсиер и Сент-Оноре, неподалеку от Кенз-Вен {129}. Он рассказал ему о случившемся и не поскупился на похвалы молодому человеку. Господин Помбелен весьма обрадовался. У него были две прелестные дочки; особенными достоинствами отличалась старшая, и отец души в ней не чаял. Он до смерти боялся, что дочь неудачно выйдет замуж и станет безвинной жертвой, и когда с ним заговаривали о браке, он со слезами на глазах повторял строчки Еврипида {130}:

... ее

Блаженство ждет в Пелидовом чертоге,

А все ж отцу, когда он выдает

Дочь из дому, печаль терзает сердце[136].

[Глава IV]

Особенно беспокоился господин Помбелен, помышляя о высокомерии и надменности, присущей красавице Розе, ибо он знал, что мужья-грубияны с особым удовольствием глумятся над женщинами, доставшимися