Хроники блокадного города - Хабиб Ахмад-заде

В эту глухую осеннюю ночь будь осторожней и не наткнись случайно на острые осколки снарядов, разбросанные по всему шоссе, чтобы не проколоть себе шины. Будь осторожней, чтобы сегодня ночью палящие красные осколки артиллерийских снарядов не разорвали тебе грудь, как это много раз случалось с жителями Абадана. Вперед, Дарья-Голи! Пусть завтра мы узнаем о твоем подвиге. Вперед, Дарья-Голи! Такого горя, как потеря Абадана, мы не перенесем. Не дай осечку, чтобы завтра утром проклятые супостаты, проезжая мимо велосипеда, наехавшего на осколок, и окровавленного тела старика, имя которого начиналось со слова «море», так и не узнали, куда именно направлялся этот велосипедист.

Вперед, Дарья-Голи… Весь огонь наш Ибрагим превратит для тебя в цветы[28]. В ослепляющем свете от взрывов снарядов хорошенько следи за дорогой.

Крути педали, Дарья-Голи! Ты должен обогнать того иракского офицера, который сейчас нажмет на педаль газа в своем танке. Этот вражеский танк, дерзко вторгшийся в наши пределы, в два раза ближе к штабу КСИР, чем ты, а там сейчас командует Хасан Банадери. Крути педали! Эти вспышки вовсе не от фотоаппаратов, они несут с собой огненную смерть. Что тебе известно о Боге? Возможно, сейчас ангелы выводят свои красивые письмена, записывая, как ты крутишь обе педали[29]. Пусть выводят. Сделай так, чтобы они написали еще больше хорошего, пусть это будет у тебя в запасе, ведь ты лишен богатств суетного мира.

До войны, в те дни, когда твои поседевшие волосы на голове и лице еще не были такой белизны, как теперь, у тебя тоже ничего не было. Возможно, никаких заслуг у тебя не было и для загробной жизни, однако сегодня ночью Бог смилостивился над тобой и предоставил возможность, подобно святому мученику Хорру[30], в очередной раз доказать искупаемость греховной природы человека.

Крути педали, Дарья-Голи! Сегодня ночью на твои плечи возложена колоссальная ответственность. Передай ее нашим бойцам. Этой ночью на площади не видно самодовольных краснобаев! Преданность – это все твое богатство, так что сейчас тебе придется потрудиться. Выбор пал на тебя и твой велосипед. Пусть этой ночью Бог промолвит, похваляясь перед своими ангелами: «Взгляните на Моего преданного раба!»

Загляни в зеркало, прикрученное к рулю твоего велосипеда! Посмотри, как ты помолодел. Этот осенний ветер унес с собой все морщины с твоего лица. Твои белые волосы сплошь почернели, став похожими на гагат. В жилах потекла буйная молодая кровь. Всю усталость как рукой сняло. Какая тайна в этой дистанции в девять километров, что ты так помолодел? Неужели и тебя приободрила любовь к святому Рухолле[31]?

Шевели ногами, Дарья-Голи! Еще через несколько минут ты спускаешься со своего железного коня у комендатуры КСИР и, даже не отдышавшись, решительно и храбро заявляешь: «Я буду говорить только с Хасаном Банадери». В свете фонаря Хасан вглядывается в твое помолодевшее лицо, узнает тебя, но совсем не удивляется!

«Они пришли со стороны Зольфагари!» – кричишь ты Хасану.

Хасан застывает на месте, но в мгновение ока в штабе КСИР начинается переполох, ведь предстоит еще столько сделать. Тебе надо возвращаться. Для такого молодца, как ты, это несложно. Ты идешь вместе с бойцами КСИР и издалека показываешь им, где именно прошли баасовцы. Какой же сильный огонь обрушили наши бойцы на противника! Начинается война не на жизнь, а на смерть. И какое же наслаждение ты, Дарья-Голи, испытываешь от всего этого! Когда утром солнце проливает на землю свои первые лучи, баасовцы, вместо того чтобы дойти до шоссе на Хосровабад, возвращаются за Бахманшир, однако огромное количество их трупов остается, как волдырь, лежать на прозрачной глади реки. После того, как ты проехал эту дистанцию в девять километров, твоя жизнь меняется. Ты остаешься жить среди бойцов, и все окопы становятся твоим домом.

Впоследствии ты познакомился со всеми видами пуль и осколков, однако волею судеб одним из них тебе оторвало ногу. Спустя еще какое-то время свистящий артиллерийский снаряд окончательно оборвал твою переполненную страданиями жизнь. Так, в тысячах километров от мелодичных волн Бахманшира, безглавых зольфагарских пальм и твоих добродушных земляков, чужой и неизвестный, ты нашел свое последнее пристанище на тридцать четвертом участке в девяносто втором ряду тегеранского кладбища Бехеште-Захра, чтобы уже навсегда отдохнуть от своей гонки на велосипеде в ту судьбоносную ночь. Под черным обелиском с отколотыми краями, скромно и одиноко, с гордой надписью: «Погибший на войне Дарья-Голи Сурани».

Мы не знаем, кем ты был на самом деле, но в наши дни на главной площади Абадана можно увидеть скульптуру старика на велосипеде. Мы знаем, что это ты, и не отрицай это[32]. Это именно ты, то есть это должен быть ты, чтобы мы узнали о тебе. Каждый год в октябре на годовщину битвы при Зольфагари мы приезжаем в Абадан, чтобы увидеть бравых велосипедистов, которые в память о твоем подвиге проезжают те самые девять километров, чтобы символически добраться до штаба КСИР. Не отрицай это, все именно так! Когда мы всем сердцем желаем чего-нибудь, оно существует. Да, не отрицай это, Дарья-Голи, существует!

Месть, месть, месть…

Снова я сидел на берегу Арвандруд[33], но уже не стрелял, а бросал в воду мелкие камушки. Вокруг было тихо. В полдень на обоих берегах реки стихийно наступало необъявленное перемирие. Ни одна пуля, ни один снаряд не нарушали тишины. Все пользовались затишьем – обедали или дремали. Даже речные цапли, воспользовавшись случаем, ныряли головой в воду и ловили рыбу. Я внимательно следил за их необычным способом рыбной ловли, как вдруг раздался шум мотоцикла Амира. Деловито поставив машину у открытого входа в траншею, он зашел внутрь и спросил:

– Домой заглянуть не хочешь?

Говоря это, Амир даже не поздоровался, и моя интуиция подсказывала, что он принес какую-то неприятную новость.

– А что? – спросил я.

Он чуть усмехнулся и ответил:

– Ничего… В твоем доме дверь вынесло. Попал стодвадцатимиллиметровый.

Я вздохнул полной грудью, потом выдохнул, улыбнулся и вновь уставился на реку. Я знал, что этот негодник ждет, как я нахмурю брови и начну нервничать.

Однако я, напротив, сделал вид, будто совершенно спокоен. Шел, наверное, третий год войны, и каждый день с противоположного берега реки артиллерийские снаряды летали десятками и даже сотнями, заныривая, словно цапли, в брошенные дома, магазины и нефтеперерабатывающий завод. Уже давно я ждал этого момента – момента, когда кто-нибудь придет и скажет, что и мой дом пострадал от обстрела. Что