Хроники блокадного города - Хабиб Ахмад-заде

фотографию в рамке, у меня под чадрой! Я привезла цветы, что положили с тобой рядом. Красивые? Сначала хотела в городе их купить, но потом подумала, что в деревне Мохсена и его родственников наверняка полно цветов. Говорю себе: «Эх, ты! Забыла, небось, что городские-то цветы совсем не пахнут?! А в деревне, где сейчас твой сын, их полным-полно». Эти прелестные цветочки такие душистые и яркие, будто сам Бог растит из-под земли! Вот и мои сыночки как те цветы – Хади, Махмуд. Послушай, а с Мохсеном ты там встречался?

Ты скажи ему, что, ей-богу, я не хотела его обидеть. Он обязательно поймет меня. Просто мне не хотелось, чтобы и его матери довелось пережить то же, что и мне из-за Хади и Махмуда. Кстати, сынок, здесь, на севере страны, как принято называть матерей? Матушкой, как и у нас?

Скажи-ка, сынок, ты считал, сколько прошло дней после того, как я последний раз видела тебя в катафалке? Я вот посчитала, но тебе не скажу. Коли не врешь и по правде скучал по мне, то сам должен был посчитать.

Клянусь Богом, ни один ребенок не знает, каково приходится его родителям, пока не обзаведется своими детьми. После того, как меня оставил твой отец, упокой Боже его душу, и до той истории с тобой и Мохсеном полгода назад я ни дня не знала покоя. Каждый день в заботах и хлопотах, чтобы только вырастить вас, троих сыновей!

Ох, я несчастная! Помнишь, когда ты упал с лестницы и сломал половину переднего зуба? Сколько тебе тогда было? Помню, твой братец Махмуд как завизжит, я вскочила, подбежала и обняла тебя. Мы с Махмудом разрыдались, а Хади говорит:

– Да не нянчись ты с ним. Подумаешь, зуб выбил!

Я ему:

– Ах ты, негодник! – а ты прижался ко мне.

Ой, сынок, какой-то человек идет сюда. Помолчу-ка я минутку, пока он не уйдет. Ну, вот. Сынок, ну, взгляни на меня. Солнышко уже закатилось. Времечка-то у меня совсем мало. Все ж целых пять месяцев и три дня не видала тебя. Кабы машина не сломалась, приехала бы пораньше. Конечно, сынок, мне-то нипочем, да надо бы соблюсти приличия и не шастать по ночам.

Ты глянь на его глаза. Ох, бедный, как похож на мать! Сынок, ты у меня хоть куда, но на фотографии Мохсен тоже такой ладненький! Знала бы я грамоту, прочитала б, что на надгробии. Вот, смотри, фотография, на надгробии вырезали тюльпанчики, а вот и дата. Как же мой сыночек Хади хотел, чтобы я освоила грамоту. Вечером, бывало, придет домой, положит передо мной учебник и тетрадку. Хади узнал, что мне приходится ходить по домам и стирать чужое белье. Тогда он бросил учебу и пошел на рынок торговать рыбой. Как же я горевала, когда узнала об этом. Ты тогда был маленьким и ничего не помнишь. Говорю тебе все это, чтобы ты понял, что пережила твоя мать и почему пришлось отпустить тебя в чужие края, к матери Мохсена.

Сколько же ночей Хади через забор пробирался в дом, чтобы меня не будить! Родненький, а знал ли он, каково было его матери? Ему было и невдомек, что даже во сне я по запаху от его одежды понимала, что он вернулся, ведь во всем доме сразу начинало пахнуть рыбой. Из-за этого запаха твой брат Махмуд молча, повесив нос, отправлялся спать на крышу. Когда ты был маленьким, отца уже давно не было в живых, так что ночью ты спал со мной, ведь ты боялся темноты и разных там ведьм и колдунов. Ох, я несчастная! Если бы только был жив твой отец! После этого несчастья с твоим отцом, упокой Боже его душу, из-за акул в Шатте[37] не смогли даже найти его тела. Я пошла тогда к Шатту и, громко рыдая, закричала: «Аббас! Аббас!» – словно просила реку вернуть мне мужа. Но Шатт ничего мне не ответил. Тогда я стала клясть эту реку на чем свет стоит, и акул, и все остальное, умоляя Азраила[38] покарать их. Но пока я кричала, мне показалось, будто рябая гладь воды словно смеется надо мной, искажает в отражении мое лицо и строит мне рожи. Тогда мне почудилось, что жизнь моя кончена, и я разрыдалась.

Прежде-то я об этом никому не рассказывала, а ведь мне хотелось прямо там броситься в бурные воды, чтобы успокоиться навсегда. Вдруг я заметила, что ты вцепился в мои ноги и не отпускаешь. Прильнул ко мне крепко-крепко и не даешь мне даже шевельнуться. Не знаю, почему ты это сделал. В отчаянии я села на берегу этой проклятой реки и снова разрыдалась.

Что же это за чертовщина? Почему эта негодная река не вернула и клочка одежды моего Аббаса? После этого по ночам я думала: «А вдруг, не приведи Боже, муж решил со своими дружками рвануть на лодке контрабандистов в Кувейт? Может, он там снова женился, и в один прекрасный день откроется дверь и мой Аббас появится на пороге с четырьмя детишками мал мала меньше, говорящими по-арабски?.…» Сынок, не ругай меня за эти мысли… Я молодой была, не соображала ничего… Клянусь Богом, я согласна была и на это, лишь бы твой отец остался жив. Лишь бы вернулся мой Аббас… Я бы простила его, сынок. По правде, вечером накануне его ухода в устье Шатта мы поссорились. Вот говорю тебе это сейчас, значит, надо и все рассказать, чтоб облегчить душу. В то время мне каждую ночь снился сон, как будто он с какой-то арабкой переплывает реку и возвращается ко мне. Все десять лет подряд мне снился всё тот же сон, пока не началась эта ужасная война с Саддамом[39]. Говорили, что через несколько дней после того, как саддамовская армия перейдет Шатт, они захватят и наш город.

Сынок, ты помнишь, что сначала сказал Махмуд?

Он велел нам уезжать из города, а сам решил остаться, чтобы охранять дом. Я говорю:

– Сынок, да черт бы с этим домом. Пропади он пропадом. Поедем лучше с нами.

Хади тоже начал с ним спорить, а он сказал:

– Я старший брат. Я останусь, а ты уезжай с матушкой. Ишь, сопляк, расхорохорился. Остаться он хочет.

Я иду в мечеть. Возьмем с ребятами оружие. Помните, что вас трое?

Я тогда села во дворе и расплакалась навзрыд. Так стонала, что жена господина Солтана и ее дочери прибежали в дом и