Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

оперением. Молитвенные стрелы! Я рассматриваю одну из них поближе. Древко сделано из тонкой бамбуковой палочки, расщепленной на треть длины. В расщепленном конце зажаты полоски из плотной бумаги, покрытые иероглифами. Это офуда, талисман синто. Расщепленный конец «стрелы» обмотан тесьмой чуть выше бумажной вставки. Все вместе на расстоянии выглядит точь-в-точь как длинная, легкая стрела с пушистым оперением. Первая, которую я рассматриваю, снабжена надписью «От Бога, чье святилище находится перед Деревней Мира». Надпись на другой гласит: «Божество храма Михо-дзиндзя исполнит любую просьбу». Куда ни глянь, повсюду над зеленым морем посевов мерцают белые стрелы-молитвы, причем, чем дальше, тем их больше. Поля усеяны этими символами насколько хватает глаз, отчего они кажутся белой россыпью цветов на зеленой траве.

Иногда маленькое рисовое поле опоясывает магическая ограда, сделанная из небольших бамбуковых колышков с натянутой между ними длинной веревкой, с которой, словно бахрома, на равных промежутках свисают пучки соломы и бумажные ленточки (гохэй). Это – симэнава, священная эмблема синто. В ограниченное ей пространство не может проникнуть никакое зло, а палящие лучи солнца не погубят молодые ростки. Там, где маячат белые стрелы, не появятся ни саранча, ни голодные птицы.

Я больше не вижу скульптур Будды. Большие тэра, Сяки, Амиды, Дайнити-нёрай, даже Босацу остались позади. Пропала Каннон с ее священным родом. Пока что с нами остается Повелитель Дорог, но он сменил имя и стал синтоистским богом. Теперь его зовут Сарутахико Микото, и узнать его можно лишь по фигуркам трех обезьян, его верных слуг – Мидзару, не видящей зла и закрывающей лапками глаза, Кикадзару, не слышащей зла и закрывающей лапками уши, и Ивадзару, не говорящей зла и закрывающей лапками рот.

Ан нет! Один Босацу все же уцелел в окружении синтоистской магии. У дороги я вижу образ Дзидзо-сама, доброго товарища по играм мертвых детей. Но и Дзидзо здесь немного не такой, несмотря на присутствие в шести ипостасях[28] как Року-Дзидзо. Святой не стоит, а восседает на цветке лотоса, и в отличие от восточных провинций к его ногам не складывают камни.

Часть 4

С вершины огромного хребта дорога неожиданно идет вниз, открывается вид на высокие, крытые тростником островерхие крыши и зеленые от мха стрехи. Деревня напоминает цветную гравюру из старого альбома Хиросигэ. Цвета и оттенки поселка полностью гармонируют с цветами и оттенками окружающего ландшафта. Это – городок Ками-Ити в провинции Хоки.

Мы останавливаемся перед ветхой маленькой гостиницей. Хозяин, глубокий старик, выходит, чтобы поздороваться со мной. Тем временем куруму окружает безмолвная, робкая толпа деревенских жителей, в основном детей и женщин, желающих взглянуть на чужеземца, подивиться и даже потрогать с застенчивой улыбкой край его одежды. Мне хватает одного взгляда на лицо старого хозяина гостиницы, чтобы принять приглашение. Я решаю заночевать здесь – возницы слишком устали и не могут продолжать путь вечером.

Хотя снаружи гостиница выглядит ветхой от непогоды, внутри она очаровательна. Лакированная лестница и балкончики надраены до блеска и словно зеркала отражают голые ступни служанок. Светлые комнаты свежи и ароматны, как будто мягкие циновки постлали здесь только вчера. Резные столбики алькова (токо) в моем номере, листья и цветы, рельефно вырезанные на черном дереве, ласкают глаз. Какэмоно или картина-свиток, висящая на стене, представляет идиллическую сценку: Хотэй, Бог Счастья, плывет на лодке по темной реке, тонущей в вечернем таинственном пурпурном тумане. Несмотря на то, что деревенька находится далеко от центров художественного мастерства, в доме нет ни одного предмета, который не отражал бы тонкое японское ощущение формы. Старая лакированная шкатулка с инкрустированными золотыми цветками, в которой хранят сладости (каси), чашечки для сакэ из прозрачного фарфора с крохотной золотой креветкой на боку, бронзовые подстаканники в форме загнутых лепестков лотоса, даже чугунный чайник с фигурками драконов и облаков и медная хибати с ручками в форме буддийских львиных голов радуют взор и приятно удивляют. Воистину, когда в сегодняшней Японии попадается на глаза какое-нибудь непривлекательное изделие из фарфора или металла, нечто банальное и неказистое, то можно с уверенностью сказать, что к появлению этого уродца приложила руку иностранная культура. Здесь же я нахожусь в Японии древних времен. Эти вещи до меня, вероятно, не видел ни один европеец.

Окно в форме сердца выходит в сад – чудесный маленький сад с крохотным прудом, миниатюрными мостиками и карликовыми деревьями. Вид напоминает роспись на боку чайной чашки. Разумеется, даже в этом саду расставлены живописные камни, а также изящные каменные фонари торо, какие можно увидеть во дворе возле храма. За ними в теплых сумерках я вижу разноцветные огни – фонарики бонку, подвешенные у входа в каждый дом для привлечения духов покойных близких, потому что в этих древних местах люди живут по старому календарю, согласно которому сегодня как раз наступил первый вечер Праздника мертвых.

Как и в любой другой маленькой деревне, где я останавливался раньше, местные жители отнеслись ко мне с невообразимой, неописуемой добротой и учтивостью, каких не увидишь ни в одной другой стране, да и в Японии встретишь лишь в глубинных районах. Их безыскусная вежливость и непритворная доброта совершенно бессознательны, и то и другое идет прямо от сердца. Я не успел провести среди этих людей и двух часов, как их отношение ко мне вкупе с сознанием, что я ничем не могу вознаградить их за доброту, вызвали у меня смутное нездоровое желание: мне захотелось, чтобы эти обаятельные люди неожиданно обошлись со мной несправедливо, внезапно причинили мне какое-нибудь зло, совершили какую-нибудь ужасающую бестактность, дабы избавить меня от неизбежного сожаления, которое, как я знал, охватит меня, как только я покину это место.

Пока пожилой хозяин гостиницы показывал мне баню, настаивая на том, чтобы собственноручно вымыть меня, словно ребенка, его жена приготовила нехитрый ужин из риса, яиц, овощей и сладостей. Бедная женщина явно мучилась сомнениями, смогла ли она достаточно мне угодить, даже после того, как я отужинал за двоих, и все повторяла извинения, что не может предложить мне большего.

Сегодня нет рыбы, говорила она, потому что наступил тринадцатый день месяца или первый день бонку, Праздника мертвых. Тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого дня никто не ест рыбу. Но утром шестнадцатого числа рыбаки выйдут в море за уловом, и тогда все, у кого еще живы отец и мать, смогут поесть рыбы. Но тем, у кого отец или мать умерли, рыбу не разрешается есть даже шестнадцатого числа.

Пока добрая душа объясняет мне местные обычаи, я слышу странный далекий звук, вызывающий воспоминания о