Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

танцах в тропических странах. Так звучат размеренные хлопки в ладоши. Однако здесь хлопают тихо и с большими промежутками. С еще более длинными интервалами доносится низкий приглушенный гул – стук большого храмового барабана.

– О, нам следует пойти на это посмотреть! – восклицает Акира. – Это бон-одори, танец Праздника мертвых. Здесь его танцуют не так, как в городе. Это бон-одори древних предков. Местные обычаи совсем не изменились, а вот в городе уже все иначе.

Я спешу на улицу, надев, как и все окружающие, легкую летнюю одежду с широкими рукавами, юкату, на голое тело. В японских гостиницах ее выдают всем постояльцам. На улице так тепло, что я немного потею даже в легком одеянии. Вечер в отличие от вечеров в Европе волшебен, тих, ясен и широк, большая белая луна отбрасывает на землю причудливые тени косых козырьков крыш и рогатых щипцов, а также стройных подпоясанных человеческих фигур. Дорогу показывает маленький мальчик с маленьким алым бумажным фонариком, внук хозяина гостиницы. Звонкое эхо гэта, деревянных сандалий, которое японцы называют «коро-коро», заполняет всю улицу, потому что многие идут туда же, куда и мы, – посмотреть на танец.

Некоторое время мы следуем по главной улице, затем, преодолев узкий проход между двумя домами, оказываемся на огромном открытом пространстве, залитом лунным светом. Здесь и находится место для танцев, но сам танец на время приостановлен. Оглядевшись вокруг, я понимаю, что мы стоим во дворе древнего буддийского храма. Само здание – низкий силуэт с заостренными краями крыши на фоне звезд – вполне сохранилось, но сейчас стоит пустое и темное, растеряв всю свою святость. В нем, как мне сказали, устроили школу. Монахи покинули храм, большой колокол снят, все Будды и Бодхисатвы исчезли, под луной улыбается, прикрыв веки, один лишь каменный Дзидзо с отбитой рукой.

В центре площадки установлен каркас из бамбука, поддерживающий большой барабан, вокруг него расставлены взятые из школы скамьи, на которых сидят жители деревни. Раздается гул голосов – люди говорят очень тихо, как будто ожидают наступления торжественного момента, – а также детский плач и тихий девичий смех. Далеко за двором, за низкой изгородью из темных вечнозеленых кустов, я вижу мягкий белый свет и множество высоких серых силуэтов, отбрасывающих длинные тени. Мне уже известно, что белые фонари указывают путь мертвым (такие вешают только на кладбищах), а серые силуэты – это надгробия.

Внезапно со своего места поднимается девушка и бьет в огромный барабан, подавая сигнал к началу Танца душ усопших.

Часть 5

Вереница танцовщиц выходит из тени храма на лунный свет и внезапно останавливается – в танце участвуют только молодые женщины или девушки, одетые в лучшие наряды. Первой идет самая высокая, ее подруги следуют за ней в порядке убывания возраста. Процессию замыкают девочки десяти-двенадцати лет. Легкие, как птицы, фигурки напоминают фантастических существ, кружащихся на античных вазах. Очаровательные японские хитоны, тесные в коленях, могли бы показаться, если бы не большие сказочные рукава и диковинные широкие пояса, взятыми из какого-нибудь греческого или этрусского сюжета. С очередным ударом барабана начинается танец, который невозможно передать словами, – нечто невообразимое, призрачное, чарующее.

Девушки все вместе, не отрывая сандалий от земли, делают скользящий шаг вправо и странным плавным движением протягивают вправо обе руки, с улыбкой отвешивая таинственный поклон. Правая ступня возвращается на место, плавный взмах и загадочный реверанс повторяются. Затем все танцовщицы выдвигают левую ногу и повторяют прежние движения в полуобороте налево. После чего все делают два скользящих шага вперед, одновременно тихо хлопают в ладоши и повторяют номер, поочередно делая шаг направо и налево. Все сандалии скользят, все тонкие руки движутся, все гибкие фигуры колеблются и склоняются совершенно синхронно. Процессия медленно, причудливо описывает по залитой лунным светом площадке большой круг, толпа зрителей не издает ни звука[29].

Белые руки плавно движутся, словно плетут заклинания, то вне, то внутри круга, то ладонями кверху, то ладонями книзу. Эльфийские рукава вздымаются и опадают, как волны тумана, словно тени крыльев, ноги повторяют сложные па с таким ритмичным единообразием, что, наблюдая за ними, впадаешь в транс, как при попытке наблюдать за течением и мерцанием воды.

Мертвая тишина только усиливает эффект сонного наваждения. Все, в том числе зрители, молчат. В длинных промежутках между хлопками слышен лишь стрекот цикад в кронах деревьев да шорох поднимающих легкую пыль сандалий. С чем, спрашиваю я себя, это можно сравнить? Ни с чем. Танец наводит на мысль о снах наяву, танцовщицы движутся и порхают словно во сне.

Я догадываюсь, что вижу нечто исконно древнее, нечто, берущее начало в истоках восточной жизни, возможно, даже в сумеречном периоде Камиё, волшебной Эпохе богов, чьи символика движений и точный смысл были давным-давно забыты. Представление с его молчаливыми улыбками и безмолвными поклонами невидимым зрителям выглядит все более нереальным. Кажется, шепни я хоть слово, и все исчезнет без следа, останется только серый замшелый двор, заброшенный храм да поломанная статуя Дзидзо, улыбающаяся той же загадочной улыбкой, что и танцовщицы.

Стоя под диском луны в середине круга, я ощущаю себя в центре магического кольца. Я околдован призрачными движениями рук, ритмичной скользящей поступью, но прежде всего – взмахами чудесных рукавов, невесомыми, бесшумными и бархатистыми, словно движения крупных тропических летучих мышей. Нет, пожалуй, ничего из того, что я себе воображал, не может сравниться с этим танцем. Зная, что у меня за спиной находится старое кладбище-хакаба со странными манящими огнями, что в этот час и в этом месте, согласно поверьям, появляются призраки, я проникаюсь безымянным, щекочущим ощущением присутствия потусторонних сил. Нет! Эти грациозные, безмолвные, машущие рукавами фигуры не принадлежат к обитателям Царства мертвых, для которых зажгли белые огни. Из девичьих уст вырывается напев, сладкая, чистая трель, словно зов птицы. Его подхватывают пятьдесят нежных девичьих голосов: «Сорота сороимасита одорикога сорота, сорокитэ, кита харэ юката» – «Собралась группа танцовщиц – все как на подбор (подобно колосьям зреющего риса), все одеты в летние праздничные одежды».

И опять только треск цикад, шорох сандалий да тихие хлопки. Колеблющаяся, воздушная процессия продолжает двигаться в безмолвии с завораживающей медлительностью и необычной грацией, которая в своей невинной чистоте кажется такой же древней, как окружающие холмы.

Те, кто спят многовековым сном под серыми надгробиями с белыми фонарями, их отцы и отцы их отцов, несметные поколения, жившие до них и похороненные на кладбищах, чье местонахождение было забыто еще тысячу лет назад, несомненно, наблюдали при своей жизни такую же картину. Пыль, взбиваемая ножками