Скотленд-Ярд. Самые громкие убийства, которые расследовала полиция Лондона - Саймон Рид

дому, а через шесть дней после убийства сожгла рубашку у себя в спальне. Золу она выбросила в печку на кухне. Окровавленная сорочка, которую нашли на кухне, вообще не имела отношения к преступлению. Что же касается мотива — Констанс «не питала зла против мальчика, разве что как к одному из чад ее мачехи»[266].

В признании заметили ряд неувязок. Каким образом Констанс с Фрэнсисом на руках ухитрилась надеть галоши, открыть окно гостиной и вылезти наружу? Голова ребенка была почти отрезана — почему же обнаружили так мало крови? И как она смогла перерезать мальчику горло, не выпуская жертву из рук? Эти вопросы, на которые никто не мог дать вразумительного ответа, лишь сгущали тайну. Может быть, признание на самом деле ложное и Констанс пытается кого-то выгородить? В ходе своего расследования Уичер рассуждал в отчете, подготовленном для начальства[267]:

Насколько я в состоянии судить, убийство либо совершила мисс Констанс в одиночку, поддавшись приступу безумия, либо же совершили мисс Констанс и ее брат Уильям, движимые мотивами недоброжелательства или ревности по отношению к младшим детям и их родителям. Я сильно склоняюсь ко второму мнению, ибо между братом и сестрою существует немалая взаимная приязнь…[268]

Констанс Кент, убийца

Инстинкты Уичера оказались верны, хотя пресса и публика сомневались в справедливости его догадок. Присяжные сочли Констанс виновной; смертный приговор ей заменили на «пожизненные каторжные работы». Пробыв на каторге 20 лет, она вышла на свободу в 1885 году, в возрасте 41 года. После этого покинула Англию и в 1886 году перебралась на Тасманию вместе с Уильямом и его семьей. В конце концов осела в Австралии под именем Рут Эмили Кэй и нашла свое жизненное призвание в уходе за прокаженными. Она умерла в апреле 1944 года, через два месяца после своего столетнего юбилея. До самой смерти ей удавалось сохранить в тайне свою подлинную личность. В одной из местных газет вышел некролог, где ее назвали «совершенно замечательной пожилой дамой»[269].

Мнимая неудача Уичера, якобы не сумевшего разгадать тайну Роуд-Хилл-хауса до признания Констанс, плохо отразилась на репутации всего Сыскного отдела. В обществе стали с сомнением относиться к расследовательским талантам его сотрудников (раньше предполагалось, что в отделе служат прекрасные сыщики), а заодно к эффективности всего Скотленд-Ярда. Чтобы исправить положение, «Ярду» требовался какой-нибудь громкий успех. И вскоре случай представится — сенсационное дело захватит внимание публики по обе стороны Атлантики.

6. «Ревностные усилия»

Погоня через океан

Ливерпульско-Манчестерская железная дорога, первая в мире железнодорожная линия, оснащенная станциями для пассажиров и имевшая фиксированное расписание, открылась в 1830 году. Как с восхищением писала газета The Scotsman, «перед нами величественные и изумительные плоды колоссального труда, которые, по всем расчетам, должны принести огромную пользу обществу». На пышном торжественном открытии этой линии, состоявшемся 15 сентября, сочли необходимым присутствовать такие важные политические деятели, как герцог Веллингтон и премьер-министр; вместе с толпой других желающих они втиснулись в поезд, чтобы поучаствовать в его первом путешествии. Впрочем, не все пошло по плану. На одной из станций паровоз насмерть переехал Уильяма Хаскиссона, члена парламента от Ливерпуля, когда тот пытался перейти железнодорожные пути. Инцидент, при всей его трагичности, словно бы символизировал то, как публика воспринимает новый вид транспорта. В обществе упорно распространялись опасения, что он может нанести вред здоровью[270].

В последующие годы в газетах и журналах начали появляться рассказы о пассажирах железнодорожных вагонов, впадающих в буйное помешательство из-за шума и ритмичного движения поезда. Авторы статей заявляли, что сумасшествие, порождаемое поездками по железной дороге, представляет большую угрозу благополучию общества. Дошло до того, что в 1862 году почтенный медицинский журнал The Lancet учредил «особую научную комиссию для исследования влияния железнодорожных путешествий на общественное здоровье». Комиссию создали для того, чтобы успокоить взволнованных викторианцев. «По-видимому, душевное состояние пассажиров, как правило, достаточно мирное и беззаботное, — сообщала комиссия, — однако несколько весьма внимательных наблюдателей известили нас о чувстве беспокойства, часто испытываемом многими из тех, кто путешествует поездом, хотя это беспокойство и редко перерастает в настоящий страх»[271].

Журнал отмечал, что для появления такой обеспокоенности порой достаточно опоздания поезда или его остановки в незнакомом месте. Даже неожиданный свисток паровоза мог усилить неуютное чувство, владеющее пассажиром. «Сама скорость движения тоже мешает путешественнику наблюдать предметы природы и достопримечательности, попадающиеся по пути, а ведь такое созерцание делало поездки в карете источником душевного успокоения и приятным способом проведения досуга, — рассуждали в журнале. — Железнодорожный пассажир принужден обращаться к субъективным источникам умственной деятельности; для склонных же к возбуждению такая особенность железнодорожных путешествий поневоле должна рассматриваться как нежелательное свойство этого способа передвижения»[272].

Исследование, проведенное изданием, мало способствовало успокоению викторианских нервов. Никто не придавал особого значения тому факту, что Великобританию пересекают во всевозможных направлениях более 10 000 миль железнодорожных путей (проходя через поля и холмы, соединяя крупные города), что пассажиры ежегодно совершают более 200 млн поездок, при этом практически никогда не подвергаясь нападениям буйнопомешанных. Страх железнодорожного сумасшествия никуда не делся[273].

«Эпоха научного прогресса может гордиться изобретением совершенно новой и уникальной общественной пытки, — язвительно отмечала газета The Saturday Review 16 июля 1864 года. — Английский железнодорожный вагон — в особенности английский железнодорожный вагон первого класса — можно с полным правом назвать устройством, позволяющим с беспримерной эффективностью изолировать человеческое существо от общества и покровительства ему подобных, сделав его беззащитной жертвой смертоносного произвола. Из этой тюрьмы на колесах нет выхода. Находясь в ней, вы уверены лишь в том, что рано или поздно непременно переломаете кости, не говоря уж о риске разлететься на мельчайшие кусочки»[274].

Случившееся неделей раньше явно служило подтверждением справедливости приведенных доводов — хотя в статье это происшествие не упоминалось.

* * *

Суббота, 9 июля. Поезд, отошедший в 21:50 от станции «Фенчёрч-стрит» Северолондонской железной дороги, прибыл в Хакни в 22:11. Генри Вернес и Сидни Джонс, клерки банкирского дома Robarts, Cutrtis & Co. (одной из множества контор лондонского Сити), нашли пустое купе в вагоне первого класса № 69. Представьте себе внутреннее убранство купе: полированное дерево, плюшевые сиденья (по два с каждой стороны, каждую пару разделяет подлокотник), обтянутые голубой материей и американской кожей, и все это озарено мягким сиянием единственной масляной лампы{39}, закрепленной на стенке[275].

Вернес уселся на правой стороне купе лицом к паровозу, а Джонс