Запах неотправленных писем. Пробуждение - Ляля Прах

что он хорошо зарабатывает или необыкновенно талантлив, если физически его типаж совершенно не привлекателен. Договариваясь с собой, идя на сделку со своей интуицией, мы подкупаем ее, и она исчезает из нашего слоя реальности. Закрывать глаза на изъяны другого – то же самое, что совершать медленное самоубийство. Смотреть надо честно, ни с чем не смиряться. Этот человек – часть жизни на какое-то время. Зачем же самовольно класть стекло себе в ботинок и, испытывая боль, продолжать движение вперед? Ходить по врачам, лечить сердце и почки, быть может, печень – должно же что-то конкретное делать тело больным. И упорно не замечать собственноручно положенного стекла. Не лучше ли остановиться, выслушать свое тело, ощутить резь в ноге, снять ботинок и выкинуть стекло прочь? Не лучше ли избавиться от человека, доставляющего страдания? Никто никого не обязан терпеть.

Расти через боль – это самое доступное навязанное средство для человечества, увы. Оно в сути своей религиозно: рай где-то там, после ада здесь и сейчас. Для кого-то такой подход становится целительным, но для кого-то превращается в самый вероломный обман, лишающий человека единственной в этом воплощении жизни. Можно расти через радость, через безусловную любовь, через полное принятие, через удовольствие. И этот рост будет во сто крат сильнее и благороднее. Однако человечество не учили такому. Привычное счастье – эфемерное чувство, которое надо упорно преследовать, а потому всегда упускать. Зачем? Поймав бабочку за крылья, мы лишаем ее полета. А боль – это дно, от которого можно оттолкнуться. Вот только всегда ли нужно идти на дно?

– Здравствуй. – Анна никогда не стремилась опускаться до уровня человека, который лишен такта. Воевать на территории зла – самому обернуться злом. Поэтому сперва поздоровалась с мужем. Однако лжи во спасение Анна с годами все же научилась ювелирной: – Обычный вечер, обычная прогулка, обычная я.

Анна понимала, что Уолш редко видит ее уходящей на прогулку. Сегодня он просто вернулся немного раньше обычного. А когда они с Кристофером возвращаются домой, он даже не выходит из своей комнаты, существуя параллельной жизнью со своей семьей.

– В следующий раз будь добра надеть что-нибудь попроще. А эти вещи побереги для важных встреч. Я не собираюсь тратиться на то, чтобы ты в песочнице хвасталась своими нарядами перед такими же скучающими дурами, а потом выпрашивала у меня денег на другие, потому что эти пришли в негодность.

Уолш выдал очередную порцию яда и закрыл за собой дверь, оставив Анну в полном раздрае чувств, с трясущимися от бессилия руками. Только мысль о том, что Кристофер очень испугается, если она разрыдается у него на глазах, позволила девушке мобилизовать остатки воли и не уронить ни одной слезы. Ведь она знала, что ничего хорошего не услышит от этого человека, тогда зачем же так хотела, чтобы он увидел ее такой красивой? На что она рассчитывала, для чего обманывала себя?

Она все еще надеялась, хотя и не так уверенно, как раньше, что любовь можно заслужить. Как надеялась на это все свое детство. Однако сейчас словно оборвались какие-то невидимые нити в ее душе. Так умирает надежда. И тут Анна впервые в жизни мысленно пожелала мужу скорейшей смерти. Так рождается ненависть…

– Иди, милый, поиграй с Марком. А мы с тетей Хелен пока поболтаем. – Анна открыла сумку и вручила сыну маленькую машинку и лопатку.

Кристофер смешно, вперевалочку направился к мокрой песочнице со своими артефактами. Анна всегда любила эту его черту: нетребовательность. Но теперь она уже сомневалась в том, что во взрослой жизни эта самая черта не сыграет с ним злую шутку. Быть добродушным среди эгоистов – то же самое, что быть мышью среди котов. Раньше Анна верила, что добро сможет победить зло, однако жизнь преподносила ей другие примеры. Девушка видела, как расчетливые и холодные женщины получают все самое лакомое, а добрые и преданные часто живут в бедности и мужском неуважении. Как тщеславные, лживые и пустые имеют славу и почет, тогда как истинные таланты остаются в тени, ранясь о грубость признанной пошлости. И как рано умирают светлые люди, тогда как те, что на темной стороне, будто бессмертны.

– Я рада, что ты здесь, Иден. В какой-то момент я подумала, что ты не придешь. Но ты пришла. И восхитила меня своей красотой. – Хелен внимательно смотрела Анне прямо в глаза.

Сперва Анна хотела соврать, что они с Кристофером были на светском мероприятии, а потому опоздали и вид соответствующий, но под ее взглядом оказалось невозможно говорить неправду. Казалось, эти глаза видят другого насквозь. Как мужчины раздевают женское тело взглядом, так Хэл обнажала своим взглядом душу Анны. И та сказала как есть, не тая.

– Я действительно сомневалась, стоит ли идти. Это сложно объяснить, мне вдруг показалась, что наша встреча разделит мою жизнь на до и после. И хотя моя жизнь давно требует кардинальных перемен, я, как и многие, оказалась в замешательстве: вдруг меня ожидает что-то еще более ужасное, чем есть сейчас? Вдруг моя прежняя жизнь покажется мне раем на земле, хотя сейчас она скорее напоминает ад.

Анна осеклась. Такая несвойственная откровенность показалась ей неуместной, но в то же время она поняла: в ней накопилось так много боли и обид, что хотелось разделить тяжкий груз с тем, кто готов просто выслушать.

– Нет ни ада, ни рая на земле, моя дорогая, есть только то, на что ты согласилась. И со временем мы с тобой научимся выбирать правильно. А сейчас расскажи мне немного подробнее о том, что именно отравляет твою жизнь.

Слова Хелен стали зеленым светом для нескончаемого потока чувств, что сдерживались всю не столь длинную жизнь Анны. Она говорила, говорила, говорила. И тушь текла по ее щекам, оставляя соленые дорожки, словно внутренние шрамы души вдруг проявились снаружи. Пожалуй, впервые в жизни у Анны кто-то спросил: а что там у тебя на душе, моя дорогая? До этого ей только и пытались туда плюнуть, растоптать то живое, что смущало ходячих мертвецов вокруг нее.

Никто не хочет признать, что его душа мертва. Гораздо проще умертвить живую спонтанность, окрестив ее психической нестабильностью, стереть радость, обозвав излишней эмоциональностью, обесценить любознательность, повесив ярлык бестактности. Да, обществу хорошо известно, как загнать в искусственные рамки саму жизнь, любые ее проявления. Создать культ холодной женщины с неразвитым эмоциональным интеллектом, женщины, не способной на глубокую привязанность, женщины, через которую переступали в детстве, – и назвать ее таинственной. Поставить на пьедестал грубого мужчину, напрочь лишенного чувственности и