Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

Мы прибыли в тот дневной час, когда жизнь замирает, склонившись перед всевластьем зноя. Сейчас, в начале ноября, температура воздуха достигала к полудню тридцати восьми градусов. Суданцев этим, конечно, не удивишь, но даже для южака Мачавариани было чересчур. Мы расселись по горячим машинам и помчались мимо закрытых магазинов и парикмахерских, бездействующих оффисов и министерств к нашему отелю на берегу Голубого Нила. Часа через три, когда в преддверии быстрой южной ночи зажгутся на закате фонари, все лавки вновь откроются, все учреждения продолжат свою работу, каждый завершит оборванное дневным зноем дело, движение, жест, фразу, и все это произойдет с той безмятежной простотой, как в спящем королевстве, пробужденном целительным поцелуем принца.

К отелю мы подъехали, развернувшись у соседствующего с ним зоопарка. Там за низенькой оградой спали в вольерах и клетках хищники, бегемоты, слоны, носороги и жирафы, обезьяны, считавшие, что они на свободе, а мы, их безволосые братья, — в клетке, нежные антилопы с глазами Софи Лорен, зебры в арестантских халатах и то необыкновенное, в неволе рожденное существо, о котором мы наслышались еще в дороге, — лигр — дитя львицы и тигра. Набрав в машину славного зверьевого запаха, мы лихо остановились у стеклянных дверей Судан-отеля.

Обычная вестибюльная суматоха, неотделимая от вселения в гостиницу, даже если номера забронированы загодя, затем — по стакану ледяного оранжада на посошок, — и толпа встречающих удаляется до вечера, а с нами остается один Махджуб. Он хочет лично убедиться, что все в порядке: номера удобны и глядят на Нил, айркондишен бесшумен, термос заправлен, все лампы горят, все звонки звонят…

И вот я один в номере с широкой низкой кроватью и удобной красивой мебелью. Хочется спать, но все же я выхожу на балкон. В лицо ударяет жаром паровозной топки. Конечно, эту сухую накаленность нельзя сравнить с влажной, душащей жарой приморского юга, например Рангуна, где мне недавно пришлось побывать, но все же я поспешил захлопнуть дверь и включить на всю мощность айркондишен.

Проснулся я в тот странный час, что соответствует нашим северным вечерним сумеркам, а здесь налит блеском солнца и небесной синевой, лишь под деревьями сгустились лиловые тени. Вышел на балкон. Жара спала. Прямо передо мной за рослыми, толстоствольными акациями — каждая с наш матерый дуб — медленно нес свои воды Голубой Нил. Шесть лет назад в Луксоре я так же смотрел с гостиничного балкона на величавое течение Нила, а внизу кричали и нахлестывали костистых одров полуслепые извозчики. Как похоже сегодняшнее на давно прошедшее: набережная, высокие деревья, желтая, мутная, медленная вода. Конечно, кое-что изменилось. Был я тогда моложе, здоровее да и поудачливее — возле находился любимый человек, а в остальном сравнение в пользу нынешнего времени: и номер у меня классом выше, и не сидят на потолке плоские, серые, будто из газеты вырезанные ящерицы, и не трепещет во мне неутоленное, завистливое туристское любопытство…

На деревья опускаются большие темные птицы с хищными клювами из рода коршуновых — за все пребывание в Судане мне так и не удалось узнать их европейского имени. Они распластывали крылья и, казалось, недвижно висели в воздухе на манер геликоптера, затем плавно приветвлялись и застывали гигантскими шипами акаций, а вскоре поглощались темью, источаемой стволом и листвой дерева.

А на соседнюю акацию прилетели всей семьей аисты; они выбрасывали перед посадкой длинные ноги, устремленные вперед, будто шасси самолета, тормозили выкругленными крыльями и садились на ветви далеко не столь плавно, как их хищные соседи. Уже окогтив сук, они долго трепыхались, пока не обретали равновесие и покой.

Мне показалось, что во главе семьи я узнал святогорского аиста, каждый год прилетающего на берег Сороти, чтобы построить гнездо на тележном колесе в расщепе старой обезглавленной сосны. У святогорского аиста точно такое же умное, сосредоточенное, задумчивое лицо. И тут к речной заводи прошли косяком кряквы, а сторонкой прошелестел, прозвенел стрелой чирок-трескунок, и это было уже чересчур, ибо я их всех тоже узнал — мы встречались на осенней охоте в Мещере. Так вот куда они направляются, когда ледяная корка задергивает озеро Великое и замолкают на нем выстрелы и голоса, а мой приятель егерь-инвалид Анатолий Иванович печально несет домой через хрустящие болота свое скупое, легкое тело, опираясь о землю одной ногой и резиновыми насадками костылей.

Судан нежно и странно соединился с моим привычьем, с родной и милой Мещерской землей, с тем многим и разным, что она мне дала в жизни, и я сходу, прямо в день приезда, смертельно затосковал о доме, обо всем оставленном позади…

По счастью, раздался стук в дверь, и появились мои спутники, а за ними улыбающийся Махджуб, и застенчивый Абдуллахи, и поджарый элегантный прозаик Абу-Бекр Халед. Надо было начинать знакомство с городом, в первую очередь с президентским дворцом, а затем ехать на встречу в университет, а еще позже на свадьбу в Омдурман, прежде же всего полагалось выпить кофе или чаю и непременно ледяного лимонного сока, или оранжада, или хотя бы содовой воды. Ни одно дело не начинается в Судане без того, чтобы чего-нибудь не выпить. Куда бы вы ни пришли, вам прежде всего предлагают какое-нибудь питье, деловую, солидную порцию жидкости: горячего чая с мятой или каркаде, по вкусу и цвету напоминающего клюквенный морс, ледяного оранжада, лимонного сока, содовой или пива. Обычай этот порожден не отвлеченной вежливостью и гостеприимством, а самозащитой: надо постоянно сохранять необходимое количество влаги в организме, иссушаемом жарой. Но, как и всегда бывает у людей, обычай оторвался от своей физиологической основы, и вас накачивают напитками с утра до ночи в количестве едва ли полезном.

Столица Судана Хартум, давшая свое имя знаменитой конференции арабских стран, состоит из трех частей: собственно Хартума, Хартума-норд и Омдурмана. Хартум — это административный центр страны, здесь находятся президентский дворец и все правительственные учреждения, посольства и банки, а также университет, всевозможные училища, музеи, превосходные современные отели. Архитектура города в эклектическом английском колониальном стиле — викторианская буржуазность сочетается с элементами национального своеобразия. В миниатюре то же явление повторяется в районе новостроек близ аэропорта. Зажиточные люди столицы — купцы, землевладельцы, крупные чиновники застраивают недавний пустырь нарядными коттеджами. Обычно владельцы сами живут в этих коттеджах со своими семьями, но иногда и сдают поэтажно. Домики очень живописны и своеобразны, не найдешь двух схожих — типовое строительство тут не в моде, но стиль не поддается расшифровке: смесь дворца с бунгало, Шахразады с модерном, но зато красиво, ярко, многоцветно, комфортабельно,