Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

В Хартуме есть заводское, фабричное и ремесленное производство. Здесь выделывают кожи, производят пищепродукты, различные строительные материалы, кирпич; здесь шьют, тачают, столярят, плотничают, режут по кости, камню и меди. Лежащий на другом берегу Голубого Нила Хартум-норд располагает верфью для речных судов, предприятиями по первичной обработке пищевых продуктов, железнодорожными мастерскими.

Чтобы попасть в Омдурман, надо перейти мост через Белый Нил, находящийся неподалеку от слияния двух Нилов. Одноэтажный, слепой Омдурман — дома по-южному глядят внутрь двориков — с его огромным, шумным, вонючим рынком, осликами, верблюдами и допотопными желтыми автобусами, разбегающимися от рыночной площади по сельским местностям, с крошечными кофейнями, пряно-пахучими обжорками, кричащими рекламами кино, с его аукционами, балаганами, свадьбами и футбольными воротами без сетки на каждом пустыре — типично арабское поселение.

Суданцы любят свой Омдурман, полный громкой и яркой жизни. Во время национально-освободительного восстания в прошлом веке махдисты, разбив турок и заняв Хартум, перенесли столицу в Омдурман. И сейчас еще говорят иные суданцы: Хартум — административный центр, Омдурман — народная столица. Но мне думается, правы те, кто считает: Хартум, Хартум-норд и Омдурман — три лица одной суданской столицы.

Прием в нашу честь в университете состоялся под открытым небом. Посреди лужайки, подстриженной на манер травяного теннисного корта, стояли сдвинутые торцами длинные столы, а на них — вазы с фруктами, торты, печенье, конфеты и различные приторные даже на вид южные сладости. Вокруг — прекрасный, задумчивый сад. Сквозь сумрак — солнце, разбросав жар-птичье оперение, уже потонуло в Ниле, — грозно алели канны, нежно и маняще розовел тоб — легкое, газовое покрывало молодой жены декана, хозяина вечера. Покрывало изящно окутывало ее стройную фигуру, облачком вздымалось над маленькой, модно причесанной головой, но, как и всем суданкам, оно постоянно чем-то мешало жене декана, и она то собирала его складками, то нетерпеливо запахивала вокруг тонкого тела, то зарывалась в него всем милым лицом, сама себе мешая протестующим движением плеч.

Разговор, естественно для места встречи, коснулся образования, а тут все карты в руки Владимиру Мачавариани, профессору Тбилисского университета. Я же, словно предвидя, как редко доведется нам видеть женщин на приемах, углубился в тихий разговор с алым газовым облачком. Наш спотыкающийся английский тоже свернул на вопросы образования: алое облачко — учительница.

Ликвидация неграмотности — одна из главных проблем Судана. Стране необходимы образованные, хотя бы просто грамотные люди. В сельских местностях ничтожно малая часть детей ходит в школу, в городах дело обстоит несколько лучше, но даже в столице посещаемость школ явно недостаточна. Основная беда не в отсутствии школьных помещений или преподавателей — родители неохотно отдают детей в школу. Нужны рабочие руки в семье, а ребенок семи-восьми лет уже может помогать отцу в поле. Таким образом, проблема образования впрямую связана с экономикой, с материальными условиями жизни народа и не может решаться сама по себе.

Из алого трепещущего облачка ко мне поступило много любопытных сведений. Оказывается, многоженство в деревне выгодно, потому что жены и дети — рабочие руки. Многодетная семья скорее себя прокормит, чем бездетная. Интересно, что самый громкий протест против уничтожения многоженства исходит от… женщин. Ход рассуждений прост: что я одна буду на семью ишачить и в поле, и дома, и на базаре, пусть и другие горбину гнут. Сторонники женской эмансипации имеют главных противников в лице самих женщин…

На приеме мы познакомились с видным литературным деятелем, председателем иностранной комиссии Союза писателей Судана Абдаллой Хамед аль-Амином.

Тяжелая, неизлечимая болезнь навечно приковала его к креслу на колесиках, оставила его узким, изящным рукам подвижность лишь от пальцев до локтя. Но болезнь не лишила его дух бодрости, ум — силы и работоспособности. Абдалла пишет критические статьи, регулярно выступает по телевидению, ведет большую работу в Союзе писателей, участвует в мероприятиях Общества судано-советской дружбы и ко всему еще изучает русский язык. Абдалла любезно пригласил нас на свадьбу близкой родственницы, выходившей замуж за молодого художника…

В десятом часу вечера мы прикатили в Омдурман и долго кружили по каким-то кривым немощеным улицам, освещенным лишь идущим на ущерб месяцем. Фары «мерседеса» выхватывали из темноты долгие, тонкие фигуры в белых джеллабах, похожие на привидения. Порой казалось, что под белой тканью скрываются ходули. До чего рослый и красивый народ! Впечатление такое, что находишься в сказочной стране Баскетболии. Ночной порой эти длинные белые, с лунным отблеском фигуры казались баскетболистами не земных, а небесных пределов из сборной команды ангелов.

Когда мы наконец прибыли к месту назначения, — свадьба была в самом разгаре. Гости заполняли обширный двор невестиного дома — мужчины по одну сторону, женщины по другую — и слушали джаз-оркестр; четверо невероятно худых, шарнирных и пестро одетых юношей извлекали максимум ритмов и шума из пианино, электрогитары, барабана и саксофона.

Что сказать о женихе? Молодой славный парень из той же баскетбольной рати, одаренный, как говорят, художник, с покоряющей суданской улыбкой. Невеста же в белом покрывале, оставляющем открытой голову с драгоценной прической, фарфоровое, важно-печальное лицо и стройную шею, украшенную ожерельем, принадлежала, несомненно, к редкостным удачам творца. Создавая ее, вседержитель чувствовал себя одновременно Роденом и Боттичелли: совершенство сильной формы он населил тонкой, зыбкой, словно пульсирующей прелестью духовности. Казалось, красота не дана ей раз и навсегда, а беспрерывно творится заново в ее чертах и персиковых красках. Она все хорошела, меняя оттенок красоты, то чуть увядая в усталости, но обретая новое очарование, то наливаясь жизнью, словно соком, и хотелось крикнуть: «Остановись! Не все так счастливы, как твой жених!..»

Но все эти перемены в ее облике носили подспудный характер. Внешне она оставалась невозмутимой, безучастной к происходящему. Это требование этикета: невеста должна вести себя так, будто все вокруг ничуть ее не касается. В строгой, отвлеченной сосредоточенности прощается она со своей девичьей долей, вступает в новую, взрослую жизнь. Говорят, в конце свадьбы невеста выходит из летаргии, исполняет танец, воплощающий ту же идею, но мы не дождались этого танца, сломленные усталостью.

От жениха, напротив, требовалась непосредственность. К нему то и дело подбегали друзья его холостых дней и справляли некий своеобразный обряд: они щелкали пальцами, как в испанской пляске, полуобнимали жениха левой рукой, а правой, болтая кистью возле его затылка, воспроизводили постук кастаньет. Для этого большой, средний и указательный пальцы складываются щепотью, затем указательный расслабляется и при встряхивании кисти производит резкий, сухой звук. Неисповедимы пути судьбы: в четвертом классе школы я и мои однокашники были помешаны на этих пальцевых кастаньетах. Кто