Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

футбол, спасла меня от участи Абеляра. Я мгновенно согнулся и принял голову газели с твердыми, острыми рожками, как мяч, самортизировав удар. А потом мы подружились с маленькой злюкой, и весь остальной вечер она охотно позволяла мне трогать ее нежный нос, крепкий лобик и ребрастые теплые рожки.

Разговор носил, естественно, литературный характер. Сама Хадиджа — автор большой книги о Китае, куда она ездила более десяти лет назад, в пору больших успехов молодой Китайской республики. Она отказалась подарить нам эту книгу. «Зачем? — сказала она печально. — Книга безнадежно устарела, сейчас надо писать совсем о другом».

Хадиджа, мать шестнадцатилетней дочери, сохранила девичью стать; английский костюм в обтяжку подчеркивает стройность ее точеной, легкой фигуры. У нее гордый постав головы, нежная шея, скульптурное лицо. Хадиджа — красавица. Она женщина завтрашнего Судана: писательница, журналистка, общественная деятельница. Хадиджа лихо водит машину, посещает клуб и собрания, участвует во всевозможных конференциях, ездит по странам мира, всем своим смелым поведением она утверждает право женщин на равенство с мужчинами.

Будьте счастливы, друг мой Хадиджа, в своем доме с рыбками, птицами и бодучей газелью, в своей хорошей, красивой семье, будьте счастливы в большом доме своей родины, в большой семье своего народа, которому вы хорошо служите каждым своим смелым жестом, гордым вскидом головы, даже тем, что, лишь выезжая в Европу, надеваете национальное платье…

…В Порт-Судан мы должны были вылететь днем, но самолет опоздал ни много ни мало на восемь часов. Нас провожала Хадиджа. Она мило рассказывала, как несколько дней назад на крышу соседнего дома рухнул пассажирский самолет. Она тут же оговорилась, что это был иностранный самолет, суданские опаздывают, но не падают.

Она стояла под фонарем дневного света, темно-бледная, с серебристо-лиловыми губами, очень красивая.

Аэродром Порт-Судана встретил нас горящими плошками с мазутом, четко отмечавшими посадочную площадку.

— Если будет воля Аллаха, — произнес голос самолетного диктора, — то через несколько минут мы приземлимся в Порт-Судане.

Аллах был милостив, и мы действительно благополучно опустились в паркую духоту красноморского городка. Огромный, как винт самолета, вентилятор в просторном номере отеля «Красное море» дал мне не только желанную прохладу, но и ощущение продолжающегося полета, на всю ночь полета, заведомо безопасного и независимого от воли Аллаха.

Посадку я совершил в раннем утре, напоенном солнцем, запахом цветов из внутреннего сада и криками худых элегантных галок. И начался один из тех странных дней, что потом вспоминаешь как нереальность, ибо творящееся в нем не имеет отношения к твоей жизни, к твоей заботе, твоей беде, но все равно как-то вплетается в ткань души и становится ее частью. В этом дне было многое: красивый город, порт, ощерившийся жирафьими шеями кранов, корабли на рейде и у причала, на разгрузке-погрузке, корабли Англии и Голландии, Норвегии и Греции, Панамы и Мартиники, и щеголеватый, с иголочки, наш советский «Демьян Бедный», гигантский элеватор, построенный нами для Судана, возвышающийся над портом, над всем городом, словно замок или храм; бедуинский базар, где торгуют хворостом, сеном, просто травой, фасолью, овощами, пряной едой на прогорклом оливковом масле, где медленно жующие верблюды с подвязанной правой ногой неловко отпрыгивали с пути нашей машины, а их хозяева, откинув с коричневых глаз завитые в косицы волосы, провожали нас заинтересованным взглядом; прогулка на катере со стеклянным дном над зелеными пропастями и мерцающими коралловыми замками, над жирными водорослями и огромными ракушками, над медлительными, сонными морскими окунями и резвой мелочью — будто горсть монет бросили в воду, над плоскими камбалами, помахивающими шелковыми одеждами, над горбоносыми темными уродцами и сребротелыми красавицами — увлекательное путешествие, словно подглядываешь в чужие окна, и все это под нежное воркование молодой пары, совершающей свадебное путешествие (ведь начался счастливый месяц свадеб), пары, настолько похожей на хартумских молодоженов, что, казалось, мы вновь приглашены на их нескончаемый любовный праздник. А потом настал вечер, и мы поехали в порт, и закатное небо было тускло- и грозно-оранжевым, с огненным взрывом между двух сизых туч, небо гибнущей Помпеи; мы петляли среди бесконечных хлопкохранилищ (длинноволокнистый хлопок наряду со смолой для гуммиарабика — основа суданского экспорта), и крепко, ядрено пахло то нефтью, то свежей древесиной, то фруктовой порчей, и высились возле полосатых будок худоногие стражи в шортах, обмотках и фетровых шляпах, похожих на ковбойские…

В заключение долгого, богатого впечатлениями дня у нас состоялась встреча в клубе выпускников. Под выпускниками подразумеваются окончившие высшие учебные заведения, но практически такие клубы объединяют интеллигентных людей независимо от образования. В прошлом деятельность клубов носила четкую политическую окраску, играла роль в борьбе за независимость Судана, ныне остались только культурные цели.

Все последующие встречи с суданской интеллигенцией в Вад-Медани, Эль-Обейде в той или иной мере повторяли первую нашу встречу под ночным бархатным небом Порт-Судана. Сперва подали кофе в маленьких керамических кофейниках с узкими носиками, заткнутыми сухой травой на предмет фильтрации, затем — мятный напиток и чай с молоком, после оранжад, кока-колу и лимонный сок, затем опять: кофе, мята, чай, прохладительное, и так без конца. Под непрерывное омовение внутренностей шел горячий разговор об искусстве, о связи литературы с жизнью, с делами и чаяниями народа.

Нас поразило — впоследствии мы к этому привыкли — сочетание живого, искреннего интереса к нашей стране, ее культуре, искусству, литературе с полной неосведомленностью. Ошеломляющим открытием явилось для наших слушателей, что советской литературе присуще многообразие стилей, что у нас равно есть писатели, тяготеющие к русской классической традиции и к современной западной манере; что наша литература находится в живом, активном обмене со всей мировой литературой…

На другой день мы отправились в мертвый город Суакин, в сорока километрах от Порт-Судана. Давно минуло время, когда Суакин был преуспевающим морским портом, ведшим обширную торговлю со всем миром. Особенно процветала торговля невольниками. Но к концу прошлого века оскудел невольничий рынок, бухта заросла кораллами и центр морской торговли переместился в бурно растущий Порт-Судан. А Суакин с его прекрасными многоэтажными зданиями, банками, отелями, магазинами, портовыми сооружениями, пристанью, мечетями заглох и стал быстро разрушаться под действием соленых бурных ветров. И наконец вовсе опустел. Даже уничтоженные стихийными бедствиями — землетрясением, ураганом, наводнением или войной — города восстанавливаются, а тут тихо, без бурь и потрясений, бесславно умер большой цветущий город.

Бедуин

Наш путь лежал через пустыню. Ее серое однообразие изредка нарушалось караванами верблюдов, овечьими отарами и становищами бедуинов. Вечные кочевники, нищие из нищих, бедуины всегда в движении: таскаются по пескам и собирают хворост.