Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

Я расположился в зале на четырех школьных партах, против окна. Чудесное ложе. Уже успел сходить на озеро – выкупаться. Вода теплая. Доплыл до противоположного берега… От Катюши письмо. Очень милое. Молодец Катинька! Как я по ней скучаю, если бы она знала… Нашими войсками взят Минск! Это замечательно!.. Стоит жаркая погода. Я сильно загорел. Еще получил сегодня письма: от Алексея, от Наташи Фурс, от Кобзаревского, два от Галины Николаевны. И (вот от кого давно не получал!) от Терезы. Она хорошая девушка и, по-видимому, любит меня все еще. Но для меня существует только Катюша. На все письма ответил… Лешка, бедняга, судя по письму, тоскует по Ленинграду, по всему прежнему, довоенному. А хороший он парень. До войны мы с ним часто ссорились, а сейчас, хоть и далеко друг от друга, но – друзья. Да, старый друг – лучше новых двух. Димка, да Лешка, да еще Левка – вот все мои друзья, оставшиеся в живых. Нас четверо. И все в разных местах. А Костя, бедняга, уже истлел в земле. И Борька, и Славка… О смерти: я не хочу смерти, я ее ненавижу. Но я ее не боюсь. Надо будет – умру. Недавно мне пришлось побывать под сильным артналетом. Было, конечно, страшновато. Но животного, бессмысленного страха – не было. Кажется, я умею себя держать под огнем. Уж, во всяком случае, веду себя не хуже других… Здесь тоже есть кусты белых роз. За разрушенной киркой (следы старой бомбежки), за финским скучным кладбищем – кусты белых роз. Благородный цветок. Алые розы я не так люблю. В них есть что-то чувственное. А белые – в них больше значительности внутренней. Впрочем, все это ерунда. Философия на мелком месте. Нельзя прозой рассуждать о прекрасном. Впрочем, опять порю ерунду.

6.07.44. Полночь. Вчера в 9 вечера поехали в командировку. Я сидел рядом с шофером. Ехали долго. Потом въехали в зону бомбежки. Вернее, она была несколько в стороне. Грохот зениток, глухие удары бомб. Неприятельских самолетов было штук 20. Над зоной бомбометания стояли, доходя до неба, огромные черные кусты дыма и пыли. А кое-где видны были улетающие в небо круглые черные кольца дыма – как иногда бывает при выстрелах из гаубиц. А в лесу, в полях, над дорогой – всюду висела пелена пыли. Местность там сухая – бор сосновый на песке, травы мало. И поэтому пыли очень много. От стрельбы, от бомб, от движения – над местностью стоит пыльная мгла… Одна высотка сплошь изрыта нашими снарядами. Множество трупов неприятельских солдат. Встречаются и женщины – бритые и в военной форме. Очевидно, из Lorta svärd. Много пленных.

Ночевал у Гринева. Он живет там, как граф, – их редакция занимает довольно уютный финский домик, даже баню топят. Сходили в баню, попарились. Потом пробовал уснуть. Но комары кусали адски. Тогда пошел на чердак – там у них комароубежище. И действительно уснул. Под утро финн стал класть мины совсем близко. Меня разбудили, но вскоре опять уснул… Потом попрощались и пошли в N-скую часть. Идти было далековато. Зной, пыль над шоссе и над землей. У меня и рубашка, и гимнастерка насквозь промокли. А от пыли я стал совсем серый – даже ресницы поседели, стали пепельного цвета – это я сейчас заметил, взглянув в зеркальце. Домой вернулись хорошо – на машине.

Приехав в «ЗП», нашел письмо от Катюши. Черт возьми, как я по ней скучаю. Хоть и некогда скучать, а скучаю. Всюду – она со мной. Сейчас лягу спать, а предварительно помоюсь. Я совсем серый.

7.07.44. Ночь. Вчера получил с оказией два письма от Катюши… Сегодня переехали. Это письмо пишу на новом месте. Впрочем, мы здесь уже бывали. Сижу у костра. Только что прошел ливень. Была гроза. Сейчас грозы нет, но гром с успехом заменяет артиллерия. Впрочем, она далеко. Воздух сейчас свеж. С луга тянет запахом травы и кашки – свежий, медвяный запах. Но комаров – уйма. У костра их меньше, но все же кусают изрядно. <…> Здесь есть котята и две кошки. Одна черная – та совсем дикая. И котята у нее – дикие до крайности. А серая – та ласковая. Симпатичная кошка… А артиллерия-то здорово бьет где-то. Воздух дрожит… Видел дачу Маннергейма. Ничего интересного. Приехали мы сюда под вечер, и я пошел бродить. Попал под обстрел какого-то шального автоматчика. Вряд ди это был финн – просто кто-нибудь из наших солдат пробовал, наверно, трофейный автомат. Прострелило мне брючину – две дырочки. Бродил по брошенным хуторам. Символ запустения: деревянный сруб колодца, и отверстие затянуто паутиной… Спать будем на сеновале… А что сейчас делает Катюша, милая, дорогая Катюша? Если б она знала, как я ее помню… Любимая… Вдали сплошной грохот, а где-то рядом поют ночные птицы. Вся война на контрастах.

9.07.44. Ночь. Письмо от Наташи Фурс. Есть в нем задевшая меня строчка о Катюше. А от Катюши нет письма… Указ о материнстве и браке производит большое впечатление… Днем спал как сурок. А еще прочел 6-й выпуск «Тайны профессора Бураго» Шпанова. Занимательно очень… Появился пес. Финский. Пристал и всюду ходит за нами. Трофейная собака. Прозвали его Лахтарь. Уже откликается… Ночь сегодня прохладная. Жмемся поближе к костру… Один танк третьего дня подорвался на огромной силы фугасе, загорелся. Один из команды танка выскочил, сам объятый пламенем, из горящей машины – и не бросил автомата. Пробежал метров 100. Прижался к валуну – чтоб холоднее было – и умер. Так и умер с автоматом в руке…

15.07.44. 10-го ночью поехал в Ленинград. Ехали семь часов. Два дня и две ночи у Катюши. Был в СП у Голубевой, у Бори Семенова. Много пил. Вернулся вчера ночью.

26.07.44. За эти дни. Сижу все время в редакции. Ездить не прошусь – все интересное кончилось пока. Опять оборона. Сижу сейчас у костра. Ночи уже холодные, дело к осени идет. Поспевают всякие ягоды. Вчера получил письмо от Катюши, позавчера тоже. Ей пишу ежедневно. За эти дни получил много писем от всяких знакомых. И – сенсация – письмо от Гули. Она, оказывается, живет уже 6 месяцев в Ленинграде. И – сверхсенсация – она в своем письме пишет (в том, которое я третьего дня получил), что Ира жива и здорова и приезжала в Ленинград погостить, а с сентября насовсем из Москвы переедет в Ленинград. Дом Ирины в Павловске, как это и