Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

5.08.44. Ночь. Сижу у костра. Рядом Коля Новоселов. В стороне привязана лошадь. Здесь же сидит какой-то охотник из соседней части со своим ружьем. Романтическая картинка. Только водки вот нет. А я опять на лошади ездил верхом. Чудесное дело. Ездил шагом и рысью. Но езжу пока, прямо сказать, хреново – ведь второй раз в жизни сажусь на коня… В «ЗП» напечатано мое стихотворение. Кончил стихотворение «На Вуокси», не очень плохо. Только сейчас его не напечатают… Скучаю по Кате. Но уж если она меня забыла, то ничего не поделаешь. Отсюда я могу только письма писать невеселые – вот и все. Но я писем не буду писать ей, раз она не пишет… Ночи уже почти совсем темные. И луна. «Хорошо, что в этом мире есть магические ночи!», как сказал Ходасевич. Мы с Колей у костра читали друг другу стихи – и свои, и Блока, и Бунина, и Гумилева, и Мандельштама, и все, что в голову придет… А по Кате скучать не надо. Бог с ней. Она хорошая и милая, но Бог с ней. Я много из-за нее тоски принял, пора рубить узлы – не любишь, не надо… А яблоки в саду наливаются… Приближаются мои знаменательные даты – 12 августа будет три года, как я в армии, 14 августа будет 9 (девять!) лет, как я встретился с Ириной. Любви к ней давно нет, но дуновение прошлой этой любви порой проникает в душу. Тогда становится грустно, светло и легко… У нас некоторое оживление. Слышна канонада. Подрагивают стекла. Но это все – местное… Сапог до сих пор не выдали. Хожу в тапочках, напоминающих покойницкие туфли. И это офицер! Вид у меня очень комичный. Сам виноват, мудак, – не давай красть свои сапоги.

6.08.44. 23:40. Письмо от Катюши. Большое и хорошее. Два письма от Гали и два от Наташи Фурс. Послал письма: Гале, Наташе Фурс… Сижу у костра и пишу. Кругом сидят все наши и жуют горох – у нас сейчас гороховая эра. Он поспел, и мы рвем его охапками и щиплем здесь. Я сегодня съел его с тонну. Ночь темная, и в небе видны звезды. А в траве, невзирая на темноту, стрекочут кузнечики. Сегодня был прекрасный закат – небо было алое, как роза… Кончил небольшое стихотворение. Не для газеты… Выдали новые, канадские сапоги – черно-желтые. Щеголяю. Я терпеть не могу легкой обуви. Обувь должна быть грубой, тяжелой, чтобы твердо ходить по земле. Эти сапоги как раз по мне… Взят Драгобыч…

Знаменательные даты, о которых Шефнер упомянул в дневнике 5 августа, настраивали на лирический, слегка торжественный лад. 7 августа он записал: «Ночью, под утро, приснился какой-то грустный и хороший сон – и Ирина в этом сне. Утром встал рано. Грустно и хорошо на свете. Я очень помню Иру. Это самая чистая любовь в моей жизни. Да, да – это было прекрасное время. 1935–1940». Та золотая пора осталась в снах. Война повела свой отсчет времени. 12 августа Шефнер подсчитал: «Сегодня три года как я в армии. 365×3=1095 дней. 1095×24=29 900 часов!» Время теперь исчислялось даже не днями, а часами – и каждый из них мог стать в жизни последним. «Три года – большой срок, – подводил Шефнер некую черту. – Я совсем другой. Хуже или лучше? Не лучше и не хуже. Другой человек».

Повседневность оставалась уныло прежней. Редакционные задания давно не составляли Шефнеру труда. Он все чаще писал стихи «не для газеты». 11 августа, между прочим, обмолвился: «Вчера мне вручили орден» (вскоре орден лихо обмыли). И в тот же день последовала запись как бы в извинительном тоне: «В основном принят в партию, еще одна стадия осталась. Очень много трудных вопросов было задано. В истории ВКП(б) плавал – оказывается, я плохо знаю ее. Надо подучиться. А то как-то стыдно…» Настроения у Шефнера импульсивно менялись. По обстоятельствам. 15 августа он радовался: «В мире развертываются события. Союзники высадились на южном берегу Франции. Ура!» Но душевное напряжение все росло, усталость накапливалась гибельная.

16.08.44. 15:00. Ночью было очень холодно, утром дождь шел, а сейчас потеплело, и по голубому небу уходят на запад облака. Настроение у меня поганое – и физически чувствую себя плохо, и на душе тоскливо. В такие минуты не хочется жить. Нет, совсем не хочется. Все опротивело. И почему? Сам не знаю. Я, кажется, начинаю понимать этот дурацкий термин – «устал от жизни». Устал – и все… А по Катюше я очень скучаю.

18.08.44. 0:30. Сегодня весь день была серая погода, дождик шел временами. К вечеру стало тепло. Сейчас все – в тумане. Теплый, густой туман висит над полями. У нас спецмашины замаскированы плохо, и из них вырываются в туман белые конусы света. Это красиво. А еще красивая вещь – костер в тумане. Очень красиво…

Сегодня вечером брился у костра. Я теперь научился бриться, почти не глядя в зеркало – на ощупь… Ну, что-то с движком опять случилось – свет замигал. Нет, опять лучше горит. Сейчас я сижу в корректорской. Вместо стола здесь использована плита. Рядом сидит и дремлет Рая. А движок на дворе трещит, трещит. Этот треск движка напоминает мне санаторию «Красный вал» – там я жил поздней осенью 1938-го, и там так же трещал движок. Я бы сейчас хотел быть в санатории, чтобы ни о чем не думать, ни с кем не знакомиться. Бродить по аллеям, регулярно ходить на всякие скучные процедуры, регулярно спать, регулярно есть – в этом есть какая-то прелесть. Вообще, я люблю санаторную обстановку. Есть в ней какая-то отрешенность. Мне нравится этот немного грустный санаторный покой… Союзники приближаются к Парижу… Скучаю по милой Катьке…

19.08.44. 18:00. Ночь была очень суматошная, газета запаздывала, и я устал очень. Лег спать в 10, а проснулся только полчаса тому назад. Какая перемена в природе – утро было пасмурное, а сейчас прекрасный день ранней осени. Только что пришел Алик и принес с почты два письма для меня. Одно от тетки, другое – от Катюши.

20.08.44. 22:30. Звездный вечер. Тепло. Мой любимый август. Почты сегодня еще не было. Написал письмо Катюше. Милой Катюше. <…> После обеда блаженствовал – лежал на койке в нашем домике, в тишине и одиночестве (все обитатели домика разъехались и разошлись), курил и читал «Девушку Севера» Оливера Кервуда. Благодать! Я эту книгу