Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

всегда кажется, что когда-то здесь произошло что-то важное для меня. Но в то же время я отлично знаю, что ничего – ни хорошего, ни плохого – у меня здесь никогда не случилось. И с годами этот невзрачный сад кажется мне все таинственней. И таинственность эту порой распространяет он на все (в мире).

* * *

В будущем, быть может, людям не надо будет ходить на работу – на завод, скажем. Дома будет пульт – и они будут нажимать на кнопки, сверяться по телеизображению – и станок будет работать, выпускать продукцию. Встречаться люди будут лишь на общих собраниях. Тут возникнут проблемы общения, разобщения. Совершенство техники нарушает общность людскую.

* * *

Мы учимся у старшего поколения – и одновременно вступаем с ним в спор – с одними в сердитый, с другими в дружеский.

* * *

Он владел странным искусством. Положив на стол тряпку, он осторожными движениями пальцев придавал ей человеческие черты, или делал ветки дерева, или еще что-то. Несколько склеенных тряпок с человеческими лицами висело у него на стене. Как это искусство называется – не знаю до сих пор. Там многое зависело от освещения, от теней.

* * *

Инвалид Белаво верил в Бога, но каким-то странным был его Бог. Белаво считал, что сперва (неизвестно как и почему) появился земной шар со всеми его обитателями, а уж потом – Бог. Бог не над всем властен, потому что не он создал мир.

* * *

16 лет. Белые ночи. Чтение Гамсуна и Брюсова. Наташа. Мать и сестра на даче.

* * *

Молодой солдат вел меня на КП по неровному полю, где кое-где лежали выкопанные из земли нашими разминерами неприятельские противотанковые мины – этакие сковородки, закрытые с двух сторон. Солдат присел на одну из таких сковородок – это совсем неопасно, пояснил он. Они на танк рассчитаны, а не на человека. Может быть, он желал показать мне свою лихость, смелость, пренебрежение к опасности; а может быть, он действительно считал, что противотанковая мина никак не может сработать под человеком. Но я слыхал, что механизмы таких мин, долго пролежавших в земле, или теряют свою силу, или, наоборот, приобретают повышенную чувствительность – и вполне могут сработать и под тяжестью человека.

Он расселся на мине, а я, как дурак, стоял возле него. Полной уверенности, что она не взорвется и не разнесет вдребезги нас обоих, у меня не было. Однако, хоть я был в лейтенантском звании, а он солдат, приказать ему встать и шагать дальше я не мог: он бы подумал, что я боюсь. Отойти от него подальше я тоже не мог – он это явно бы счел трусостью, и «слава» о трусости военного корреспондента разнеслась бы по всей армии. Наконец он встал – и мы пошли дальше. Потом он опять присел на мину, но на ней сидел недолго. Потом мы пошли дальше. Его разговор стал более доверительным. Видимо, он счел, что я выдержал этот странный экзамен.

* * *

Какие бы чудеса мы ни видели во сне – главное чудо в том, что мы видим их закрытыми глазами.

* * *

Ощущение первозданности мира. Утром, не проснувшись еще до конца, подхожу к окну. Вижу деревья, снег, собака бегает. Вижу, но еще не знаю, как все это называется. Еще не проснулся. (Мир еще не имеет наименований.)

* * *

Она говорила так: если ты хорошо прожил свою жизнь, если делал добро для людей, то тебя будут помнить без всякого надгробного памятника. А если ты жизнь впустую прожил, то, опять-таки, надгробный памятник тебе не поможет.

* * *

В те времена честным легче было быть. Меньше было соблазнов. Нужна новая степень честности.

* * *

Блокада. Труп ребенка, защемленный горизонтальными дверями бомбоубежища в саду, напротив Зверинской ул[ицы].

* * *

Городские частушки 30-х годов:

Юбку новую порвали

И подбили правый глаз,

Не ругай меня, мамаша,

Это было в первый раз.

Открывай, мамаша, двери,

Дочка с вечера идет,

Юбка рвана до кармана

И портки в руках несет.

* * *

Рабфаковка – бывшая проститутка. Об этом нас, ребят, предупредил завуч (или кто-то из педагогов), сказал, чтобы вели себя с ней тактично. И все относились к ней очень тактично. Она была блондинка, бледная, миловидная. Ни в повадках, ни во внешности ничего проститутского в ней не было. Какая-то хрупкая незащищенность в ней была. Училась она очень старательно.

* * *

Бывший вор знал много воровских блатных песен. Я тоже знал (и знаю) их немало. Иногда мы с ним – в ночную смену, когда он дежурил у соседнего горна, – пели поочередно.

Он очень любил такую песню:

Зачем я встретился с тобою,

Зачем я полюбил тебя,

Знать, мне назначено судьбою

Идти в сибирские края.

Придет цирульник с острой бритвой…

И еще он пел с надрывом:

Сижу один я за решеткой,

В окно тюремное гляжу,

А слезы катятся, братишки, ручейками

По исхудалому лицу.

Зачем ты ходишь пред тюрьмою,

Зачем ты мучаешь меня,

Ведь ты гуляешь, курва, с кем попало,

Совсем забыла про меня.

Он говорил, что был крупным вором – и потому, когда захотел, и исправился на все 100 %. А мелкие воришки – те исправиться не могут. На сколько-то процентов они остаются воришками.

* * *

В конторке был на стене громкоговоритель. Однажды передавали что-то (что именно – не помню) и всерьез произнесено было слово «патриотизм». До этого (в те годы) это слово было в опале, его писали только в кавычках. А тут оно вдруг получило право на гражданство, обрело полноценность. И тогда теплотехник Рождественский сказал: «Ну, раз о патриотизме без насмешки заговорили – значит к войне дело идет».

* * *

Слова людей интереснее их дел.

* * *

(Лиза). Она ушла из дома – и не вернулась. А до этого у нее умер ребенок, но она носила его трупик на руках, выдавая за живого, – чтоб не лишиться карточки.

* * *

Он часто выпивал. После этого он был не навеселе, а если можно так выразиться – нагрустне.

* * *

Самоубийства вызывали у