Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

* * *

Вещи, которые вышли (или почти вышли) из употребления. Башлыки, галоши, пьексы, бурки, краги, шапки «динки» (с кожаными тесемками).

* * *

Мое поколение еще умеет удивляться.

* * *

– Это педикюлез! – произносил он с каким-то изысканным, французским, что ли, акцентом.

* * *

Чем нереальнее вымысел, тем реальнее должны быть детали.

* * *

Многоунижаемый дядя Гриб.

Я где-то читал, что суеверны главным образом люди тех профессий, где длителен процесс между началом работы и ее результатами и где не всегда можно предсказать удачный исход. Например, моряки, рыбаки. Это в какой-то мере относится и к тогдашнему кочегарскому труду. Литературный труд тоже может предрасполагать к суеверию. Я, признаться, суеверен.

* * *

Чем возвышеннее замысел, тем точнее должны быть подробности.

* * *

«Круглые» числа мало говорят моему воображению. 10 000 рублей, 1000 – это именно «круглые» цифры, за них не ухватишься, они как бы выкатываются из воображения. Другое дело, скажем, 988 рублей. Тут я сразу могу представить, как распределить эту сумму. Это потому, что жил бедно.

* * *

Общественные уборные в те времена изобиловали настенными надписями и рисунками. О рисунках говорить не буду, а о надписях не могу умолчать. Тут были и просто ругательные слова, просто непристойности в одно-два-три слова, были и сортирные шуточки, и стихи. Часто можно было встретить такое четверостишие:

Для царя здесь кабинет,

Для царицы спальня,

Для Распутина буфет,

Для солдатов сральня.

Часто эта стенопись была с ятями, с твердыми знаками в конце слов – не думаю, чтобы писалось это еще в дореволюционные времена, просто новая орфография еще не всем привилась, a события предреволюционных лет были памятны многим. Были и просто остроумные, смешные надписи.

В особенности изобиловали стенописью общественные уборные при вокзалах. В наше время это искусство пошло на убыль – отчасти из-за того, что стены общественных уборных теперь, как правило, облицованы керамическими плитками, на них ничего не напишешь. Да и психология меняется. Торопливее стал век.

Что греха таить, эта изящная словесность мне нравилась. Быть может, какой-то отзвук ее сказался в поэме «Триппериада», которую я сотворил, будучи учеником 6-го класса. Из-за этой поэмы меня исключили из школы. Вернее – перевели в другую.

* * *

Баржа останавливалась у маленьких пристаней. Дети, собака и поросенок сходили на берег. Дети бежали обратно на баржу по первому гудку буксира. Собака и поросенок по первому гудку приближались к барже, но продолжали «пастись». По третьему – стремглав бежали на сходни.

* * *

Вещи, вышедшие из употребления: керосинки, примуса, примусные иголки, сеточки для накрывания тарелок и кастрюль от мух, мухоловки стеклянные, боты, часы-ходики.

* * *

Покупка патефона. Пластинки тех лет. Дальнейшая судьба патефона. Из БАО меня на день отпустили в Питер, я привез патефон и сменял его (потом) на кусок рафинада.

* * *

У моего двоюродного брата был друг, некто Н. Враль он был отчаянный, но человек добрый. И он хорошо относился ко мне. Я часто менял места работы, он считал меня неудачником. Когда я ушел с работы на «Электроаппарате», Н. устроил меня чертежником-архивариусом на завод ОМЗ № 5 на 3-й линии. Я там проработал недолго и устроился в контору по доставке подписных изданий. Но Н. не знал, куда именно я ушел. Однажды братец мой сказал ему (в мое отсутствие), что я стал смотрителем общественной уборной. И вот мы с братом разыграли целый спектакль. Он и Н. в воскресенье пошли на набережную Ждановки, а когда они подошли к уборной, что стояла тогда на берегу этой речки, я вышел из мужского отделения в какой-то дурацкой фуражке с высоким околышем (этим головным убором снабдил меня брат). После этого всю свою жизнь Н. верил в то, что я какое-то, пусть очень недолгое, время занимал эту должность.

* * *

Фильма – фильм, зала – зало – зал, санатория – санаторий и т. д. Бабушка говорила «зала», мать – «зало», я – «зал». Трансформация слов. Из женского рода в мужской. Миноноска, мотоциклетка, санатория.

* * *

В военном дневнике (записях) я часто писал о погоде. Теперь, через годы, это меня удивляет. Когда я сказал об этом критику (Ю. Болдыреву), он сказал, что это не удивительно: для солдат, для военных на войне погода имеет особое значение, от состояния погоды зависит порой многое.

* * *

Тогдашние василеостровцы называли Смоленку Черной речкой. Ходили «купаться на вал».

* * *

Выдумывать – нечего. Жизнь такого напридумывала (и – осуществила!), чего никакому писателю не придумать.

* * *

Сортирный мудрец.

* * *

Для 20-х годов коронная песня – «Кирпичики», для 30-x – «Катюша». Для 40-х – «На позицию девушка провожала бойца».

* * *

Удобное кресло – на самом деле не самое удобное. В слишком удобной постели плохо засыпать. Помехи нужны. У Кушнера есть на этот счет хорошие строки.

* * *

Не все в жизни гладко, но грешно, нечестно было бы на нее жаловаться. Ведь друзей моих нет в живых – они могли бы жить, но отдали жизни за нас, живущих. Они мне продлили жизнь. Я радуюсь жизни.

* * *

Правда, были случаи, когда с этого бархатного пути я, находясь еще не в старом возрасте, мог загреметь – «как поезда с откоса». Но у кого из людей (в особенности – у ленинградцев) не было такой возможности? Впрочем, откос сей меня не минует. Бессмертия нет.

* * *

Мои отроческие годы – мое средневековье.

* * *

Кожаные ручки-держалки в трамваях. Современная техника порой делает то, что удобно ей, но не очень удобно людям. Прежде техника была более услужливой. Техника стала более массовой, но в чем-то она из-за упрощения, усреднения и проиграла.

* * *

Выборочная смелость, когда человек в минуты опасности ведет себя как все – не храбрее и не трусливее других, но в каких-то личных, так сказать, случаях действует по-особому. Мы легли в кювет при обстреле, а Коростыш не лег – он не хотел пачкать свои свежевычищенные сапоги. Он очень заботился всегда о чистоте сапог. Сапоги он в то утро надраил до блеска. Если б не надраил – лег бы с нами в кювет.

* * *

Сад против 15-й линии на берегу Смоленки. Когда я прохожу мимо него, мне