Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

было известно, сгорел, но отец ее жив. Гуля пишет, что Ирина тепло вспоминала меня и даже собиралась написать мне письмо. Я рад тому, что Ирина жива. Из первого письма Гули я понял, что ее нет в живых, – и тем больше обрадовался, узнав, что с ней ничего плохого не случилось за годы войны, за исключением замужества. А впрочем, во мне нет к ней никаких претензий – я ее давно разлюбил. Только какое-то теплое чувство. Ведь это была юность. Павловск, весны и золотые осени Павловска, сирень под окном Ирининой комнаты, ее сад, где мы ели яблоки…

28.07.44. Минувшую ночь дежурил. Мне повезло – было пять приказов. Взят Львов, Белосток, Шауляй. Вот где идет война! А у нас тишь и скука. Сегодня впервые в жизни проехался верхом на лошади. Очень понравилось. <…> Ничего не пишу. Одурел от этой жизни. Все время провожу у костра. Здесь идут всякие разговоры фривольного содержания, раздается смех и крепкие словечки. А вообще-то надоело мне здесь адски… Вчера накопал картофеля и нарвал зеленых яблок и цветов и послал с Гришкой, который ехал в город, Кате. Вот какой я хозяйственный мужик! По ночам теперь холода. Близится, близится осень… Сейчас ночь. Сижу на парте у костра. Здесь светло и тепло. Смешная жизнь у нас здесь.

29.07.44. Неприятное письмо от Наташи Фурс. Пишет о Кате всякие вещи, наводящие меня на грустные размышления… Сидим все у костра, а я лежу, и свет падает на эту тетрадку. Ночь довольно теплая. Был прекрасный закат… Был в бане недавно. Стирал заодно белье. А недавно я брюки и гимнастерку выстирал. Все умею… На сердце – грустно и тоскливо. И водки нет, чтобы забыться. Может быть, самое лучшее – сделать крутой поворот. Порвать с Катей. Это очень тяжелый шаг, но потом будет легче. Нет ничего мучительнее этой зыбкости в отношениях, этого недоверия. В конце-то концов, мало баб на свете, что ли? Не обязательно пускать себе пулю в лоб или умышленно лезть под пулю. Можно вышвырнуть из сердца эту женщину. В конце-то концов, я тоже кой-чего стою. Не хочет быть такой, в какую верю и какую люблю, – и не надо. Свет не клином сошелся.

31.07.44. Вчера поехал к Коле в Каркоскелту. Погода была замечательная. Там большое-большое озеро. Песчаный пляж. И много стрекоз вьются над водой. Мы ездили на резиновой надувной лодке глушить рыбу гранатами. Сегодня купался. Валялся на берегу. Чудесно. Сегодня вернулся в редакцию. Здесь меня ждали два письма. Одно от Чивилихина, другое от Димки из Москвы (едет в Свердловск играть). А от Кати – ни строчки. Ни строчки! Ну и я ей не буду слать писем. Сейчас третий час ночи, лежу у костра. Но надо спать.

1.08.44. 18:00. Сегодня знойный день. Обливаюсь водой через каждые 11/2 – 2 часа, чтобы не обливаться потом. Вдали горит лес, и в воздухе пахнет гарью. Я этот легкий запах гари люблю. Это напоминает детство – дачи в Горелове, в Тайцах. Там тоже часто горел лес и торф, и так же пахло. И вот здесь – горит лес вдали, пахнет гарью, безветрие, не смолкая стрекочут кузнечики в траве. Войны почти не видно и не слышно. Только изредка доносятся звуки канонады – и опять тихо. В ворота покинутых скотных дворов влетают птицы, легкие облака стоят в тускло-голубом, от зноя выцветшем небе, и опадают лепестки больших садовых маков перед порогом сарайчика, где я пишу эти строки. А перед обедом я бродил по садам и ел ягоды. Уже поспела белая смородина, красная тоже почти поспела, а черная еще зреет. У самой дороги, ведущей к отдаленному красному строению, растет малина. Ее очень много, и можно идти по дороге и рвать ягоды на ходу. Яблоки постепенно наливаются в саду около хутора, в котором мы живем. Уже розовеют их бока – те, которые обращены к югу. Здесь всего много, больше, чем нам надо. А больше некому рвать все это. Кругом – ни души. Безлюдные хутора, поля, ржаные нивы, заливные луга – всюду безлюдье и тишина. У ржи скоро уже начнут опадать зерна, потому что никто ее не жнет. Только сено кое-где косят – это работают сенокосные бригады от частей. А кое-где уже сметали его в стога. В картофельных полях – их никто не полол и не окучивал – растет лебеда, почти в человеческий рост. Но картошка все равно цветет, и мы каждый день ее копаем… Когда смотришь на все это изобилие, поневоле вспоминаешь страшную зиму 1941–42 гг. – если бы тогда было всего столько. А сейчас ко всем этим благам земным относишься равнодушно… Вчера достал сапоги, правда, рваные, но лучше ходить в своих рваных, чем брать все время напрокат у других. Не люблю быть обязанным – даже хорошим людям. А здесь не все хорошие… От Кати опять, наверно, не будет письма. Ну что ж, ну что ж…

2.08.44. 19:30. Исступленно стрекочут кузнечики, душный пар восходит от травы. Я сижу в большой комнате за столом и пишу дневник, а из окна – стрекотанье кузнечиков, а за стеной – радиорубка, и там сейчас нет приема материала, и поэтому радист принимает романсы из Ленинграда, и какая-то певица с хорошим голосом поет тот романс, который я так хорошо знаю в Катином исполнении. А от Кати – ни строчки. Впрочем, сегодня почты еще вообще не приносили. Ночью. Письмо с оказией (привез Гришка) от Катюши… Огромная луна висит сбоку над лесом. Поля облиты белым светом. Это дьявольски красиво. А ночи уже темные… Письмо от Кати довольно сдержанное. Ну и я ей таким же отвечу… Скоро исполнится 9 лет, как я познакомился с Ириной. Как это сказочно давно. О, как я был тогда счастлив, сам не зная об этом. Я сижу сейчас у дымного костра, в глухом краю, в Финляндии, но в моей памяти – звездные ночи Павловска, аллея белых берез, парк, сад, где цвели яблони веснами. И Ира.

3.08.44. Дежурю по части. Опять бессонная ночь. Прошлую ночь я почти не спал. Бессонница. И с чего это – ведь у меня был все время очень крепкий сон. Нервочки, товарищ… Сегодня прохладный день. А у меня, как назло, сапог нет. Хожу в тапочках, как в санатории. Сапоги сдал на обмен, но новых еще не привезли. Вид в тапочках у меня забавный…