Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

как наш курума уже выбежал из деревни в открытое поле, на равнину, сплошь покрытую рисовыми делянками. Дорога пролегает по плотине, по которой едва разъедутся два рикши. С каждой стороны роскошную равнину окаймляют заслоняющие белый горизонт горные хребты. Над полями висит безбрежная тишина, дух некоего фантастического края, все окутано славным, расплывчатым светом, – мы вступаем в земли Хаясуги в Каминовоэ. Зубчатый хребет слева, Сусай-яма, сплошь зеленый, с нависающей над ним горой Дайкоку-яма. Каждый пик носит имя бога. Намного дальше от нас справа высится огромный фиолетово-пурпурный силуэт Кита-ямы или северного хребта, степенно уходящего, теряя четкость, на запад, чтобы вдруг исчезнуть, как и положено призраку, застигнутому врасплох ярким дневным светом.

Прекрасная картина, и она не меняется уже целый час. Дорога петляет по рисовым полям с белыми пятнышками оперения молитвенных стрел. Постоянно квакают лягушки – словно лопаются тысячи мыльных пузырей. Слева неподвижно застыл зеленый хребет, справа – пурпурный, уходящий на запад, рассыпаясь на цепи полупрозрачных видений, все они в конце концов без остатка растворяются в воздухе, словно и были из него сотканы. Монотонность путешествия нарушают лишь маленькие деревни да любопытные придорожные статуи или монументы – фигурка Дзидзо или могила борца, какую можно увидеть на берегу Хиягавы, – мощная гранитная плита со словами «Икумо Мацу кикусуки».

После того как мы пересекаем Кандогори, широкую, но мелководную реку, в ландшафте появляются новые элементы. Над горным хребтом слева нависает силуэт голубого колосса, напоминающий седло. Форма горы выдает, что она когда-то была грозным вулканом. Теперь она известна под многими названиями, но в древности ее величали Сахимэ-яма. С ней связана синтоистская легенда.

Говорят, что в начале всех времен бог Идзумо, глядя на просторы, сказал: «Этот край Идзумо не очень велик, я сделаю его больше». С этими словами он посмотрел в сторону Кореи и увидел там подходящую землю. Взяв большую веревку, бог притащил четыре корейских острова и добавил их к Идзумо. Первый остров назвали Яоё-нэ, там теперь находится город Кицуки. Второй остров назвали Сада-но-куни, где расположен священный храм, в котором все боги ежегодно собираются на вторую встречу. На первую они прибывают в Кицуки. Третий остров назвали Курами-но-куни, он сегодня входит в Симанэ-гори. Четвертый стал местом, где соорудили храм великого бога, в святилище которого верующим выдают амулеты, охраняющие рисовые посевы[44].

Когда бог тащил острова через море, он обернул веревку в нескольких местах вокруг могучих гор Дайсэн и Сахимэ-яма. На них по сей день видны отметины, оставленные волшебной веревкой. А что касается ее самой, то часть веревки превратилась в продолговатый остров древних времен[45] под названием Ёмига-хама и в часть длинного пляжа Соно.

После Хорикавы дорога становится узкой и каменистой, но все еще жмется к хребту Кита-яма. Ближе к вечеру мы подъезжаем достаточно близко, чтобы различать листву на деревьях. Дорога начинает подниматься в гору, мы медленно ползем в сгущающихся сумерках. Наконец, впереди показывается россыпь мигающих огней – святой город Кицуки.

Часть 4

Мы проезжаем по длинному мосту под высокими воротами и движемся вверх по крутым улицам. Как и в Эносима, в Кицуки на въезде в город стоят тории, но сделаны они не из бронзы. По сторонам мелькают освещенные лампами витрины лавок, вереницы светящихся сёдзи под островерхими крышами, охраняемые каменными львами буддийские ворота, длинные, облицованные сверху кафелем ограды храмов, за которыми буйствует зелень садов, и святилища синто с высокими ториями. И никакого следа великого храма. Он расположен ближе к окраине города у подножия лесистых гор. Мы слишком устали и проголодались, чтобы ехать туда прямо сейчас. Поэтому мы останавливаемся перед просторной и уютной на вид гостиницей, лучшей в Кицуки, отдыхаем, ужинаем, пьем сакэ из чудесных фарфоровых чашек – подарка, сделанного гостинице одной прекрасной певицей. Час для посещения гудзи слишком поздний, поэтому я отправляю свое рекомендательное письмо в резиденцию духовного лидера с посыльным, добавив рукой Акиры смиренную просьбу принять меня завтра до полудня.

Хозяин отеля – по-видимому, очень добрый человек – приходит с зажженными бумажными фонариками и предлагает прогуляться с ним до о-ясиро.

Обитатели большинства домов уже закрыли раздвижные деревянные двери на ночь, на улицах стало темно, и без фонарей хозяина гостиницы мы бы заблудились, потому что ночь выдалась беззвездная и безлунная. Пройдя по главной улице около шести кварталов, мы останавливаемся перед величественными бронзовыми ториями – входом на аллею, ведущую к великому храму.

Часть 5

Скрадывая краски и расстояния, ночь неизменно усиливает представление о больших пространствах и крупных предметах. При тусклом свете бумажных фонарей подступы великого святилища выглядят на удивление внушительными – настолько, что я почти жалею, что увижу их завтра при будничном свете дня. Роскошная аллея обсажена деревьями колоссальных размеров, она уходит вдаль, теряясь за анфиладой огромных торий с подвешенными симэнава, достойными служить веревкой в могучих руках небесного божества, символом которой они и являются. Однако темное величие большой аллеи еще больше торий с их канатами и фестонами подчеркивают громадные деревья. Многим из них, вероятно, тысяча лет от роду. Косматые верхушки узловатых сосен теряются в темноте. Некоторые стволы опоясаны соломенными канатами, эти деревья считаются святыми. Мощные корни расходятся во все стороны, напоминая в свете фонарей извивающихся драконов.

Длина аллеи наверняка составляет не меньше четверти мили. Она проходит по двум мостам и между двумя священными рощами. Все земли по обе стороны от нее принадлежат храму. Раньше ни одного чужеземца не пропускали дальше, чем до средних торий. Аллея заканчивается высокой стеной с проемом, напоминающим вход во двор буддийского храма, но гораздо больших размеров. Ворота ведут во внешний двор. Могучие створки ворот все еще открыты, туда-сюда снуют похожие на тени человеческие фигуры.

Во дворе царит мрак, и лишь мелькают, словно светлячки, слабые бледные огоньки – фонари паломников. Я лишь смутно вижу слева и справа очертания гигантских построек, сложенных из могучих бревен. Хозяин гостиницы проводит нас через первый, очень большой двор во второй и останавливается перед грандиозным сооружением, чьи ворота все еще открыты. Над ними в свете фонаря я различаю изумительный фриз с вырезанными рукой мастера на дереве ценной породы драконами и волнами. Слева за воротами, в боковом святилище, я вижу символы синто. Прямо перед нами свет фонарей выхватывает поверхность матового пола неожиданно большой протяженности. С этой точки я могу оценить размеры строения, в котором предполагаю храм. Впрочем, хозяин гостиницы говорит, что это еще не храм, а всего лишь хайдэн или