На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

переворачивал, перекапывал. Начав с марксизма и материализма, он через радикализм и идеализм дошел до православия и монархизма. Немало образованных людей нашего с ним поколения прошли через этот путь. Но Струве шел впереди. Он первый находил оправдание, объяснение, выражение для еще не оформленных изменений в общественных настроениях. Он облекал их в слова, часто очень убедительные, острые, как лозунг. Это привлекало к нему как к мыслителю, как к публицисту, но мешало ему стать влиятельным политиком. В политике выгоднее иметь несложную, твердо установленную программу и проводить ее без колебаний и раздумья.

Настоящих политиков в оппозиции, до открытия русского парламента, и быть не могло, хотя все, от мала до велика, только и делали, что исступленно толковали о политике. Не был политиком и Милюков. Будущий лидер русских либералов тоже промелькнул через Париж. Ему трудно было спеться со Струве. Глубже всяких идейных разногласий разъединяло их глубокое личное отталкивание. У Милюкова это сказывалось особенно сильно. Струве готов был подойти ближе к влиятельному члену Союза освобождения, который хотя и печатал постоянно статьи в запретном эмигрантском издании, но жил и действовал в России. Струве, эмигрант, вынужден был с ним считаться, иногда даже руководиться его оценками.

Милюкова от Струве отделяли и своеобразные местнические счеты. В Союзе освобождения Милюков имел влияние, но Струве был на более видном месте. Его имя, как редактора, печаталось на обложке «Освобождения». Он многие свои статьи подписывал. Это давало ему широкую известность, делало его самым заметным, самым ответственным выразителем идеологии Освободительного движения.

Его газета проникала в глухие углы России, всюду всеми читалась. Струве сравнивали с Герценом, говорили, что как «Колокол» подготовлял реформы 60-х годов, так «Освобождение» расчищает путь для реформ конституционных. Все это придавало Струве большой авторитет, создавало ему популярность. Да и как публицист он был несравненно талантливее Милюкова. У Струве бывали проблески подлинного государственного чутья.

Непосвященному человеку трудно было выделить статьи Милюкова из статей других авторов. Он много писал для «Освобождения», но, живя в России, мог сотрудничать только анонимно, подписывался С.-С. Только немногие посвященные знали, что это Милюков. Его известность еще не выходила за пределы тесных профессорских и редакционных кружков, где его уже начинали признавать экспертом по политике, особенно иностранной. Понемногу он отвоевывал себе место и в тесной земской среде, раньше ему чуждой. Это сближение помогало Милюкову прокладывать себе путь к партийному лидерству. А Струве мог его перегнать, заслонить. Милюков это чувствовал. Он старался умалить авторитет Струве, которого считал «невозможным и нестерпимым», что я да и другие не раз от него слышали. В Париже Милюков, насколько помню, был только раз, да и то ненадолго.

Проездом на Ривьеру промчался через Париж и В. А. Маклаков. По живости, яркости, остроумию он далеко оставлял за собой и Милюкова и Струве. От этого московского адвоката так и брызгало даровитостью и неукротимой жаждой жизни.

Он только промелькнул, но успел рассказать, что Россия кипит освободительным энтузиазмом. Он высыпал у меня за чайным столом целый короб увлекательных историй про глупость правительства, про растущую дерзость оппозиции, про фрондерство придворного дворянства. Рассказал, как, после некоторых колебаний, московский губернский предводитель дворянства, князь П. Н. Трубецкой, примкнул к земской оппозиции. Мы чувствовали, что там, на родине, без которой мы все томились, происходит наконец желанный сдвиг, что близится час свободы для России и для нас.

Маклаков в первый раз меня видел, да и моих гостей мало знал. Но это не помешало ему как-то мимоходом, среди шумного разговора, сделать масонский знак. В Париже я смутно слышала, что, как только началось Освободительное движение, профессор М. М. Ковалевский открыл в Париже русскую ложу. В нее вошли многие мои знакомые, включая моего товарища по судебному процессу Е. В. Аничкова. Кто еще был масоном, я не знала и не стремилась узнать, не придавала масонству серьезного значения, хотя их романтическая таинственность и дразнила мое любопытство. На масонство было принято смотреть как на детскую забаву, и я, без дальних размышлений, принимала этот взгляд.

Глава 7

Возвращение

Связь «Освобождения» с Россией так крепко была налажена, что к Струве в Пасси непрерывно текли и посетители, и сведения. Приезжие быстро проносились через Париж и исчезали, спешили домой, боялись, что события разыграются без них. 1905 год, начавшийся безумным расстрелом рабочих под окнами Зимнего дворца, оказался годом бурным и решающим. Напор на правительство все увеличивался. Напирали общими усилиями и социалисты и либералы. И даже беспартийные. Все сходились на том, что необходимо добиться народного представительства, свободы личности, совести, слова. Вообще свободы. Но были и очень резкие расхождения. Либералы хотели ограничения монархии и социальных реформ. Социалисты хотели произвести социальную революцию и провозгласить республику. В самой России еще держался общий фронт, состоявший из всех недовольных. А в эмиграции, в прессе и на митингах, обострялись сердитые программные споры, сводились партийные счеты.

Январские события и неудачи на Дальнем Востоке очень ослабляли положение правительства. Магическое слово «конституция» уже дерзко произносилось вслух. Ради достижения общих политических задач интеллигенция сплачивалась в союзы по профессиям. Адвокаты, инженеры, врачи, агрономы, акушерки, ветеринары, учителя, даже гимназисты – все объединялись в союзы, которые были тесно связаны с Союзом освобождения. К весне образовался Союз союзов, сыгравший кратковременную, но решающую роль в Освободительном движении. Недовольство высказывалось почти открыто, но и подпольная революционная работа не останавливалась.

Террор увеличивался. 4 февраля 1905 года социалисты-революционеры, в отместку за 9 января, убили в Москве дядю царя великого князя Сергея Александровича, хотя никто не знал, имел ли он отношение к стрельбе. План убийства был выработан в боевой организации партии социалистов-революционеров при участии Азефа, видного революционера и не менее видного служащего охранки, опытного агента-провокатора. Разыгрывалась дьявольская двойная игра. Не посвященные в тайны охранки люди не могли даже подозревать, какой у нее размах.

Какое нужно было иметь воображение, чтобы догадаться, что охранник Азеф помог революционерам убить дядю царя великого князя Сергея Александровича, в отместку за то, что 9 января были расстреляны рабочие, которыми руководил священник, тоже агент охранки. Замысел боевого комитета социалистов-революционеров, где Азеф был одним из главных руководителей, исполнил и бомбу в великого князя бросил мечтатель и поэт Иван Каляев, мой старый знакомый, который в Ярославле приходил ко мне по вечерам поговорить о божественной сущности искусства.

Террористические акты, убийства и крупных и незаметных агентов власти учащались. На фабриках вспыхивали забастовки. Местами происходили крестьянские беспорядки. Правительство, забыв мудрые слова Александра II, что лучше проводить реформы сверху, чем дожидаться, когда их насильно вырвут у власти низы, было в нерешительности, колебалось, не имело ни программы разумных реформ, которых требовали все, даже «Новое Время», ни силы остановить движение. Вскоре после 9 января был издан рескрипт «о привлечении достойнейших людей к разработке законодательных предположений». Несколько лет раньше это было бы большое событие. Теперь рескрипт никого не удовлетворил, ничего не остановил, был встречен радостными насмешками, как доказательство растерянности и глупости правительства.

Правым, либеральным крылом Освободительного движения еще продолжали руководить земцы. Правительство, по мере сил, противилось их объединению, но земцы в конце 1904 года все-таки собрали свой первый съезд. На нем еще раздавались осторожные советы не торопиться с выборным народным представительством, сначала ограничиться введением в Государственный совет выборных от земств и предоставлением Совету права прямого доклада государю. Эти умеренные голоса быстро умолкли. Их заглушили поднявшиеся над Россией вихри. На земском съезде, собравшемся после 9 января, уже была принята резолюция о законодательном народном представительстве, избранном на основе всеобщего, равного и тайного голосования. Большинство земцев принадлежало к старому, дворянскому, служилому, господствующему сословию. Теперь они требовали немедленного и коренного изменения той государственной власти, которую их предки поддерживали, создавали, в которой участвовали. Небывалое, недоброе, грозное для самодержавия единодушие охватывало Россию.

15 мая 1905 года японцы под Цусимой потопили русский флот. Неслыханное для императорской России