Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

он с повинной собрался идти сдаваться, ему сейчас не до таких подробностей. Этим только усиливается эффект белого пятна в семейной памяти об отце – не странно ли, что, прожив двадцать три года, сын впервые слышит (хотя и не слушает) о поэтических опытах родителя, высоко ценимых матерью, – еще и при том, что тетрадь со стихами и повесть она, оказывается, сохранила?

Если верить Раскольникову, дешевые часы – это все, что осталось от отца. О существовании тетради со стихами, припрятанной Пульхерией Александровной, упоминается только под занавес, и то – между делом. И что такое тетрадь со стихами? – в отличие от часов, ее не продашь и не заложишь – так, бумага. Где-то Пульхерия Александровна оставила эту тетрадь, с собой она ее точно не возит. Скорее всего, после ее смерти тетрадь затеряется. Жив будет Раскольников, он вряд ли вспомнит когда-нибудь, что отец не чужд был поэзии. Да и те серебряные отцовские часы – станет ли их по установленным правилам возвращать себе Авдотья Романовна после всего пережитого? Нет, конечно. Не об отце теперь они память, а о чем-то совсем другом – о чем не хочется вспоминать. Уж если на то пошло, с самого начала понятно было любому из вас, читателей, что тю-тю, объект обречен, Кира Степановна, ведь так? Посмотрите, как я много слов про часы нагородил и даже про ту никем не увиденную тетрадку, хотя сам повествователь предметы эти удостоил беглых упоминаний всего лишь. Но мне действительно странно, и даже не то, что больше ничего от отца не осталось – одни часы, а то, что единственно этой реалией он здесь вообще обозначен – самим автором, который всеведущ…

Смотрите, Кира Степановна, Вы знаете, как погиб товарищ отца Раскольникова поручик Потанчиков – белая горячка, упал в колодец, “на другой день только могли вытащить”. Ярко, запоминается. Этим он и хорош; да и то верно – хоть откинул коньки, но как выразительно зацепился в романе!.. А теперь скажите, от чего умер отец Раскольникова?.. Вот именно. Обстоятельства смерти отца Раскольникова Вам неизвестны. Умер и умер. Вы зачем-то осведомлены, как зовут другого приятеля покойного отца Раскольникова – Афанасий Иванович Вахрушин. Информация избыточная – достаточно знать о нем: кредитор Пульхерии Александровны, взяла пятнадцать рублей у него взаймы (для сына). Однако Афанасий Иванович, друг отца… Разве что год рождения не указан… Только вот отчество самого отца Вам неведомо. Хорошо, что родовое имя есть – Роман, коль скоро отец он своего сына Родиона Романовича.

Вы можете представить, пусть и в карикатурном виде, с ее слов, внешность покойного отца такого второстепенного персонажа как Амалия Ивановна, но Вам никто не расскажет о внешности покойного отца главного героя.

Вы знаете, что покойный отец Катерины Ивановны был надворным советником, но чин или звание покойного отца Раскольникова Вам знать не дано.

Или взять, например, покойного отца детей Катерины Ивановны; сказано, как там с женитьбой было у этих двоих – сбежала с ним из дома родителей; в общем, история. Но как у Раскольникова мать за покойного отца вышла, того мы не знаем.

Достоевский охотно обозначает детали, когда речь заходит о прошлом кого-нибудь из героев, включая второстепенных, но это не относится к отцу Раскольникова, да и, вообще говоря, к самому Раскольникову, часть прошлого которого можно озаглавить словами его матери: “При жизни твоего отца”. И знаете, ввиду выразительных подробностей, касающихся других персонажей, эти умолчания, неочевидные на поверхностный взгляд (лучше: слух), при внимательном изучении различаются как действительно предумышленные. Они и есть таковые. Предлагаю всё же придерживаться зрительных ассоциаций. Вспомним, что распространением в русском языке глагола “стушеваться” мы обязаны Достоевскому. Как известно, “стушеваться” впервые появилось в “Двойнике”, а “тушевать” возникнет потом в “Идиоте”, причем в контексте отношений сына и отца – “сократить как-нибудь родителя, хоть на время, и стушевать его…” Вот Вам и прием – тушевание (тушевка). Только тут не один герой “стушевать” другого мечтает (как в “Идиоте”), а сам автор предъявляет нечто, что при внимательном разглядывании выдает нечто другое, исходное и вместе с тем как бы в деталях умаленное – как бы подвергнутое тушеванию.

Образ отца Раскольникова (условный, гипотетический) словно над собой испытал тушевание. То есть автор предъявляет читателю образ уже как бы в стушеванном виде. Таким он запечатлевается в памяти родных покойного – вдовы и детей. Они и помнят, и не помнят дорогого им человека. И сами не догадываются, почему у них так с памятью.

Зачем это надо Достоевскому? Если я Вам скажу: чтобы не натягивать пружины дополнительных архетипов и не давать повода будущим фрейдистам выискивать признаки эдипова комплекса, – Вы мне не поверите. Хорошо. Не верьте. Тогда так. Для того чтобы заданная недовоплощенность Раскольникова (о которой мы уже говорили) не перевешивалась перевоплощенностью его отца. Не нравится? Ладно. Тогда просто для красоты. Из понимания автором чувства меры. Просто потому что – так у него получается.

Правда был сон. И в кошмарном том сне был отец осязаем – маленький Родя его обнимал, спрашивал, за что мужики “бедную лошадку… убили”; отец вынес сына из толпы, то есть что сделал? – спас от кошмара. Но ведь сон – когда воля и сознание спят. А когда наяву…

Смотрите. Во сне давно умерший отец спасает сына от кошмара, в котором сам же снится ему. Наяву спасителя не окажется. Этот сон с участием отца, скорее, воспроизводит ситуацию безотцовщины, в которой себя ощущает герой, не отдавая в этом отчета.

И снится это на другой день после того, как Раскольников отдает в залог отцовские часы. (Если уж совсем вдаваться в подробности, этот дневной сон в кустах под открытым небом предварялся рюмкой водки с подсчетом копеек от рубля за опять же отцовские часы, заложенные у старухи…).

Интересный момент. На упоминания об отце (матери и сестры) Раскольников ни разу не отзовется в романе, – вспоминает отца исключительно в связи с унаследованными часами, когда избавляется от них или уже избавился. И только.

А теперь – немного назад. Распивочная. Входит разбогатевший на рубль пятнадцать копеек Раскольников.

Но прервем на время выпуск заявки, а то слишком большой глава стать обещает. Название ей —

БЕЗ ОТЦА

[35]

Вот Джойс (уже упоминаемый нами). Он, как известно, читал “Преступление и наказание”, и очень внимательно – и не без пристрастия… Трудно мне освободиться от ассоциации, весьма рискованной, но всё же… Блум и Стивен, условные “отец”