Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

три четверти жизни, восстанавливал семейное предание, собирал исторические анекдоты, выспрашивал у стариков, как те жили в XVIII веке, работал над поэмой “Полтава”, трагедией “Борис Годунов”, незаконченным “Арапом Петра Великого”, “Песнью о вещем Олеге”, “Бахчисарайским фонтаном”, выковыривал колоритные эпизоды из летописей, многотомных штудий вроде “Деяний Петра” Голикова. Но лишь первой болдинской осенью 1830-го решился заглянуть на территорию, контролируемую профессиональными историками, и набросал пародийную “Историю села Горюхина”.

В пушкинской системе жанровых координат пародия – знак предельно серьезного отношения; он следует правилу: “смеется, значит любит”; пародирует только то, что намерен освоить. Так было в “Руслане и Людмиле”. И в “Повестях Белкина”. И в “Домике в Коломне”. Так вышло и с “Историей села Горюхина”. Белкин, вернувшийся после службы в пехотном полку, ищет себе новое призвание и находит его в описании крохотного села по правилам истории обширной империи.

В науке полагается давать географическое описание? Значит, есть оно и у горюхинского летописца. “Страна, по имени столицы своей Горюхином называемая, занимает на земном шаре более 240 десятин. Число жителей простирается до 63 душ. К северу граничит она с деревнями Дериуховом и Перкуховом, коего обитатели бедны, тощи и малорослы, а гордые владельцы преданы воинственному упражнению заячьей охоты”.

Требуется этнографическая и статистическая характеристика народа? Получите. “Обитатели Горюхина большей частию росту середнего, сложения крепкого и мужественного, глаза их серы, волосы русые или рыжие. Женщины отличаются носами, поднятыми несколько вверх, выпуклыми скулами и дородностию <..> Мужчины добронравны… все вообще склонны к чувственному наслаждению пиянства.

Требуется обзор научных, музыкальных и литературных достижений? Вот. “Поэзия некогда процветала в древнем Горюхине. Доныне стихотворения Архипа-Лысого сохранились в памяти потомства.

В нежности не уступят они эклогам известного Виргилия, в красоте воображения далеко превосходят они идиллии г-на Сумарокова.

Ко боярскому двору

Антон староста идет, (2)

Бирки в пазухе несет (2)

Боярину подает,

А боярин смотрит,

Ничего не смыслит…

Пародия для Пушкина – жанр фундаментальный. Прежде чем приняться за горюхинцев, Пушкин изучал труды светил науки, начиная с Гиббона, автора монументального труда об истории падения и разрушения Римской империи. Принимал его и высмеивал: на полях книги Вяземского о Фонвизине написал: “Сам ты Гиббон”. Над великим немецким античником Бартольдом Георгом Нибуром он шутил помягче, хотя в “Истории села” ехидно помянул. Третьему европейскому ориентиру Пушкина, Франсуа Гизо, досталось больше. Тем не менее Гизо не только высмеян; он принят, со всем его противоречивым опытом.

А что же русские предшественники и современники? Две литературные фигуры встречают нас в начале Александровской эпохи – обе Пушкину важны до крайности, над обеими он смеялся, на примере обеих учился. Холеный, аккуратный и уютный Карамзин – и неряшливый, большой, необустроенный Крылов. Один похож на Летописца из “Бориса Годунова”, другой скорее на Юродивого; один ушел от мира, погрузился в знание как таковое, другой – публично обличает зло: “Нет, нет! нельзя молиться за Царя Ирода – Богородица не велит”.

Один ведет здоровый образ жизни, каждый день выходит на прогулку, в полночь ужинает двумя печеными яблоками; ранним утром снова за работу. Другой, достигнув славы и признания, будет заявляться во дворец в мундире с пуговицами, завернутыми в восковую бумажку, носить нечистые рубашки в пятнах от соуса, а на ночь, после царского приема, поедать пирожки и квашеную капусту.

Первый вполне обеспечен; второй знавал и нищету и зарабатывал игрой на ярмарках, пока не получил синекуру в Публичной библиотеке и возможность курить любимые сигарки, чередовать капусту с устрицами и право дремать в кабинете. Вынырнув из XVIII века, первый стал историком, второй – баснописцем. Оба отказались от надежды на прогресс и занялись решением одной задачи, при всем различии путей и жанров: обобщенным опытом народа. Рассказ они строят по-разному, но миссия совпадает.

У сильного всегда бессильный виноват:

Тому в Истории мы тьму примеров слышим.

Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят…

И поэтому для Пушкина Крылов в одном ряду с Нибуром, Гиббоном и Карамзиным.

Труд Николая Михайловича Пушкин называл “подвигом честного человека” и при этом пародировал нещадно. Вот лишь один из примеров. Десятый том “Истории государства Российского” открывался знаменитыми словами: “«Первые дни по смерти тирана (говорит римский историк) бывают счастливейшими для народа»: ибо конец страдания есть живейшее из человеческих удовольствий”. А пушкинские “Отрывки из писем, мысли и замечания” содержат пассаж: “Стерн говорит, что живейшее из наших наслаждений кончится содроганием почти болезненным. Несносный наблюдатель! знал бы про себя; многие того не заметили б”. Торжественный зачин “нового Стерна”, как называли Карамзина, растворяется в эротической иронии…

В адрес Крылова он расточал похвалы, называл его самым народным из наших поэтов, но и в него метнул жестоким словом – в письме Вяземскому: “Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа – не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. – В старину наш народ назывался смерд (см. госп<одина> Кар<амзина>)”.

Но, как мы не раз уже убедились, у Пушкина насмешка плюс восторг равно приятие. В том числе приятие амбиций. “История государства…” – больше, чем просто исследование, басня – больше, чем просто литературный жанр.

Карамзин в набросках 1800 года говорит: “Что Библия для Христиан, то История для народов”, – то есть ставит историка вровень с апостолом-евангелистом. Крылов, никуда не спеша, сочиняет басенный свод в девяти книгах. И это не просто поучительные истории, а скептическое светское писание. Карамзин показывает, как складывалось государство: от княжества – к царству, от царства – к империи; теперь мы достигли вершины, и любые перемены не к добру. Крылов описывает правила русской жизни; да, у сильного всегда бессильный виноват, льстец всегда отыщет в сердце уголок, лягушки всегда недовольны, но примите всё это как данность, “чтоб не было вам хуже”.

Историк от имени прошлого, баснописец от имени вечности советуют народу и царям соблюдать описанный порядок вещей; в этом смысле Карамзин гораздо ближе к баснописцу, чем к ученому, а Крылов – к историку, чем к баснописцу. Хотя Крылов наукой никогда не занимался, а Карамзин переработал материал, немыслимый по масштабам, объему, сложности решаемых задач. И создал русскую академическую традицию.

Оба получили результат. Не только в виде “Истории государства” и басенного свода. Но и в личном качестве. Влияя на царя, как Карамзин. Отстаивая право на независимое поведение, как Крылов.

Позже