Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

В чем же Пушкин искал утешение? В утопии большой семьи, в идее родовой преемственности, в творчестве. Он писал Плетневу 22 июля 1831-го: “Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо”.

Но семья и писание книг обычно стыкуются плохо. Рождались дети, нужно было нанимать просторное жилье; он служил и обязан был являться на балы, а наряды стоили немало – Наталья Николаевна выбирала дорогие лавки. Историк финансов А. Белых, тщательно пересчитавший пушкинский бюджет, уточнял: “В конце декабря 1834 г. долг магазину Сихлер составляет 1000 руб., в первой половине 1835 г. – 3000 руб. В 1836 г. при подсчете долгов Пушкин записывает: Сихл. – 3500… Последний счет Сихлер оплатила Опека. Заметим, что магазин Сихлер был, конечно, не единственным местом, где Наталья Николаевна приобретала наряды”.

История пушкинских трат грустна. На момент внезапной смерти он оставался должен казначейству 43 333 рубля 33 копейки. Частным лицам – 97 596 рублей, в сумме 180 513 рублей 46 копеек. Много это или мало? Очень много. Реально ли было этот долг каким-то образом погасить, если бы не дуэль? Уехав в деревню, сократив траты и отказавшись от карт – возможно. В городе, тем более оставаясь при дворе, – нет. Прикидывая, сколько нужно будет тратить на семью, в 1831-м Пушкин предположил, что около 17 000 в год; в 1836-м он придет к выводу, что потрачено около 80 000. Петербург был ему не карману, и стихотворение “Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…” говорит не только о жизни и смерти, но также о денежном покое. И о финансовой воле.

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег.

Пушкин как помещик зарабатывал ничтожно мало, иногда вообще ничего; как чиновник получал неплохо, но пытался выскочить из бюрократической ловушки; как писатель до поры до времени получал приемлемые деньги. Но не сразу.

Один из последних документов, которые оставил Пушкин, – записка кредитору Карадыкину: “Вы застали меня врасплох, без гроша денег. Виноват – сейчас еду по моим должникам сбирать недоимки и, коли удастся, явлюся к Вам”. Комментаторы датируют записку широко: “Декабрь 1836 – январь (до 26) 1837 г.”. Дуэль состоялась 27 января.

Однако верно и обратное. Конфликт с читателем ранил, семья забирала энергию. Но и семья, и творчество давали радость выхода из внутреннего тупика. Даже если замыслы не удавалось воплотить, Пушкин был счастлив творческим процессом. Была остановлена работа над “Дубровским”, о трагической судьбе благородного разбойника и вызревании русского бунта, но тематический шлейф переброшен на “Капитанскую дочку”. В 1833-м создан “Медный всадник”, в 1834-м напечатана “Пиковая дама”. И Пушкин погружается в эпоху Пугачёва. Потому что у империи два лика, два крыла: созидание и разрушение, величие власти и слепая сила народа.

Попросив в 1833-м у государя отпуск, он выехал в многомесячную экспедицию по местам великого восстания. Бессмысленного, беспощадного, закономерного. Он едет через Нижний, Казань, Симбирск, Оренбург, беседует с пугачевцами и с их душителями, губернаторами и казаками, архивную работу восполняет настоящим “полевым исследованием”. И сразу после оренбургской экспедиции прибывает в Болдино. Надежды на взрывной успех, как в 1830-м, не оправдались, но в целом Пушкин поработал плодотворно.

10. Вольный покой

Написанное первой осенью расходится по двум темам: хаос жизни можно победить, обеспечив творческий порядок, но произволу Провидения лучше подчиниться, тогда становится возможным счастье. Вторая осень в Болдино посвящена другому. Как выдержать давление истории и можно ли надеяться на справедливость.

Начал Пушкин с материалов к Пугачёву, историко-публицистическому повествованию о беспощадном народном герое. Продолжил стихотворной повестью “Медный всадник”, на стыке современности и эпохи Петра Великого – об отношениях Империи и личности. А закруглил поэмой “Анджело”, о пределах закона и милости.

Что общего между этими сюжетами? Все они опрокинуты в историю, вымышленную или реальную, но ставят современные проблемы. Главная из которых – своя правда и своя неправда есть у личности и у державы, у монархии и у крестьянского восстания, у слишком доброго правителя и беспощадно твердого. Как сочетать “Оставь герою сердце” и величие?

Царь, не названный по имени, задумывает Петербург. Город прекрасен, но основан “под морем”; в нем регулярно происходят наводнения, во время одного из которых гибнет невеста героя. Что военному стратегу безразлично; его задача – прорубить окно в Европу.

Крестьянский вождь ведет за собой возмущенный народ, и отчасти он прав: с казаками обходились несправедливо, но теперь, по пути к справедливости, гибнут невинные люди, а в народе пробуждается зверство.

Предобрый старый Дук, который правит в одном из городов “Италии счастливой”, упускает рычаги правления и уходит (временно), чтобы молодой суровый Анджело навел упущенный порядок; Анджело наводит, но сам нарушает закон. Ну, или думает, что нарушает.

Трем героям – Петру, Пугачёву и Анджело – не хватает сердца. В “Истории Пугачёва” десятками приводятся примеры живодерства Пугачёва – всего того, что в разговоре с уральскими казаками Пушкин прямо назвал “его скотской жестокостью”. К Петру он пока относится иначе, но чуть позже в рукописях “Истории Петра” появятся свидетельства бессмысленной агрессии монарха. Анджело – твердокаменный законник, “с нахмуренным лицом и с волей непреклонной”; если бы безвольный старый Дук не вернулся, городу пришлось бы тяжко. Но те, кто им противостоит, сердечны, однако безвольны. И Дук, и Евгений, и анемичный царь, который “со славой правил” Россией в год страшного наводнения (1824). И Старик из сказки о рыбаке: он даже не пытается остановить старуху, и его безволие – одна из причин катастрофы.

Первая осень в Болдино дала нам размышления о счастье, вторая – о бессилье человечности. Безвластие ужасно, власть еще хуже. Она вторгается в обыденное существование, как творческая воля Петра вторглась в “мшистые, топкие берега” и породила грандиозную столицу – и страдания несчастного Евгения. А “незлобность” государя как моральный императив – слишком слабая опора для земной политики. При этом общество устроено несправедливо, попытка изменить его расклад напрасна, игра все равно пойдет “своим чередом”. Друзья ли декабристы попадут в Сибирь вслед за “веселым призраком свободы”, Пугачёв ли попытается сломить привычный ход истории, Дубровский ли попробует поднять домашний бунт, Германн ли решит перехватить тайну везения – итог