На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

отец, как позже его сын, Александр III. 1 марта 1881 года Александр II подписал приготовленный Лорис-Меликовым проект учредить две комиссии для рассмотрения финансовых и административных преобразований. В них, кроме чиновников, должны были войти выборные от земств и городов. В тот же день царь был убит революционерами. Его преемник, Александр III, не хотел предоставлять выборным людям какое бы то ни было участие в государственных делах. На время ему удалось обессилить оппозицию, притушить конституционные надежды. Зато его сыну, Николаю II, пришлось царствовать среди непрерывных политических волнений. Он был вынужден пойти на уступки, но делал это медленно, с колебанием, с опозданием. Через 11 лет после своего вступления на престол, 17 октября 1905 года, он издал манифест, который давал русскому народу политические права. Вслед за этим 12 декабря того же года было опубликовано Учреждение о Государственной думе. Это было исполнение обещаний, высказанных в Октябрьском манифесте. Наконец осуществлялось то, к чему стремилось несколько поколений русских образованных людей. Весной народное представительство должно было приступить к работе. Но парламент без партий мертворожденное дитя. А партий не было. До 17 октября учреждать партии считалось государственным преступлением. В подполье действовали две конспиративные организации: социал-демократы и социалисты-революционеры. Они называли себя партиями, на самом деле это были тайные кружки революционных заговорщиков, которые не считали себя обязанными отчитываться перед общественным мнением, даже не видели в этом нужды.

Не было даже правых партий. Хотя, конечно, были сторонники неограниченного самодержавия. Они были недовольны последними манифестами государя, были противниками Государственной думы. Но правые не были сплочены в партию. После издания Манифеста 17 октября был наскоро сколочен Союз русского народа. Признаюсь, я за его рождением не следила, им не интересовалась, из кого он состоял, не знаю. У Союза не было влияния, не было видных вождей и, что, может быть, удивительнее всего, не было средств. Не находили для себя почвы и умеренные конституционалисты. Слишком еще ярко пылали костры оппозиции. В них подбрасывали хворосту и революционеры и либералы. Связь между ними еще далеко не была порвана, но уже все резче сказывались расхождения. Умеренные социалисты, которые состояли в Союзе освобождения, не видели больше нужды оставаться попутчиками либералов. Рьяная «освобожденка» Е. Д. Кускова, обдавая собеседника настойчивым, властным взглядом красивых серых глаз, твердила, что с освобожденской программой нельзя «подойти к массам». Эту фразу я от нее слыхала часто и на разных перекрестках русской политики. Ей, бедной, так и не удалось стать водительницей масс, но на некоторых городских интеллигентов ее волевой напор производил впечатление. Около нее всегда было несколько человек, которых она держала под началом. От нарождающейся кадетской партии она оттянула некоторых возможных попутчиков слева. И прежде всего своего мужа, С. Н. Прокоповича, хотя по складу своего смирного ума он больше годился заседать с нашими кадетскими профессорами, с ними вместе производить свои невинные, а порой и наивные статистические выкладки.

Отход части освобожденцев произошел еще на съезде в Москве, когда благодаря забастовке образование либеральной партии было отсрочено. Приходилось выжидать, чем кончится всенародное движение, вернее всенародная остановка жизни. После Манифеста 17 октября положение стало ясным. Народное представительство будет созвано. Освободительное движение победило. Самый термин этот сразу устарел, стал все реже и реже употребляться, заменился для одних словом «оппозиция», для других более крепким выражением – революция. И либералы, и революционеры стали готовиться к выборам, но по-разному. Либералы принялись создавать партию, которая должна была осуществить еще небывалое в России дело – провести выборы в первый русский парламент. Надо было утвердить программу, выработать платформу, наметить кандидатов, расширить круг единомышленников, снабдить партию финансами, узнать друг друга, сговориться, спеться. Сколько задач, и все спешные. Конституционно-демократическая партия, которая в январе 1906 года родилась на петербургском съезде, сразу с большим подъемом за них взялась.

Вспоминая этот трехдневный съезд, я прежде всего вижу легконогого, летающего Д. И. Шаховского. Он всюду поспевал и многое подготовил. Он всех знал, и его все знали. Он сближал людей, намечал их будущее место в партии. Он смеялся, сыпал шутками, быстрыми, неожиданными, меткими. Было в нем такое горение, такая подлинность гражданского пафоса, такая вера, что, даже вспоминая эти дни, моя душа светлеет.

Полукруглый амфитеатр Тенишевского училища, где происходили заседания, был переполнен. Люди съехались со всей России. Живописно выделялся крупный широкоплечий Караулов, бывший политический каторжник, замешанный, насколько помню, в террористических делах, превратившийся теперь в конституционалиста. Он предлагал назвать еще не окрещенную партию Партией народной свободы. Его речь была одной из первых политических речей, на которую я отозвалась всем сердцем. К сожалению, его предложение не прошло. Его отвергли книжники. Они выдумали тяжеловесную, из двух иностранных слов сложенную этикетку – конституционно-демократическая партия. Это была выдумка горожан, потерявших чутье к русскому слову или никогда его не имевших. Во всяком случае с таким громоздким, нерусским названием «подойти к массам» было нелегко. Магия слова много значит, не только в поэзии, но и в политике. Правда, название Партия народной свободы все-таки как-то самочинно сохранялось, иногда употреблялось, а длинное нерусское название скоро было в упрощенном порядке сокращено. На избирательных собраниях мы превратились в кадэ, потом стали кадетами. Но то, что вместо понятного и привлекательного русского названия главари предпочли окрестить себя двумя иностранными прилагательными, было для партии характерно. В ней были люди от земли, привыкшие слышать вокруг себя неиспорченную, крестьянскую русскую речь, но было в ней немало кабинетных начетчиков, правоведов, горожан. Из этих двух элементов партия должна была создать один политический сплав.

О программе на съезде спорили мало. Она была заранее обдумана, подробно обсуждена на местных совещаниях, на земских съездах, не раз была подробно изложена в «Освобождении». Об этой программе по всей России толковали за самоваром. Она обеспечивала гражданам все права и свободы, охватывала все отрасли русской жизни, отвечала самым последним изобретениям либерального государствоведения, книгам самых передовых профессоров. И вся эта премудрость скреплялась авторитетом лучших русских ученых юристов. Кому, как не им, знать, какая должна быть конституция самого последнего образца? А России именно такая и нужна – самая ученая, самая свободная, самая модная.

Хотелось бы мне сейчас заглянуть в отчеты этого съезда, чтобы проверить, прозвучал ли среди нас хоть раз голос предостерегающего мыслителя, напомнил ли кто-нибудь в этом собрании людей горячо, искренне преданных общему благу, что население России еще не может осилить всей сложности государственных задач, не может понять их. По-моему, такого трезвого смельчака не нашлось. Я не могла бы забыть его голоса. Если и были возражения против программы, то это была критика слева, требования все большего нажима на правительство, стремление увеличить права Государственной думы, расширить избирательные права всех народов России. Их еще называли слитным именем инородцы. Они сразу потянулись к либералам, которые, задолго до Вильсона, провозгласили право национальностей на самоопределение.

На съезде красочным пятном выделялась группа мусульман. Некоторые из них были в ярких халатах, в расшитых золотом тюбетейках. Это были волжские татары. Их разыскал и привел Шаховской. Не все члены татарской делегации хорошо понимали по-русски, вряд ли могли они следить за быстрым потоком слов, сыпавшихся с привычных уст наших юристов, тем более что русские речи ораторов пестрели иностранными терминами. Лидером татар был молодой Юсуф Акчурин, сын богатого казанского купца. Он учился в русской гимназии, по-русски говорил не безошибочно, но бегло. Позже Акчурин перебрался в Стамбул и, благодаря гимназическому образованию и некоторым общественным навыкам, привезенным из России, занял видное положение среди младотурок и панисламистов.

Акчурин вместе с Милюковым подстрекнули меня на мою первую публичную речь, если не считать моего выступления в Судебной палате, где я говорила при закрытых дверях, не при народе. Раздразнили они меня своим отношением к правам женщин. Священная, похожая на заговор формула – всеобщее избирательное право