На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

строем могли повести избирательную кампанию. В первый раз за тысячелетнюю жизнь России население получило возможность через своих избранников участвовать в выработке законов. Немудрено, что у новоиспеченных политиков кружилась голова.

На съезде, созванном среди неостывшей лихорадки забастовок и революционных волнений, нарушавших течение жизни, ясно определился состав и психология только что образовавшейся партии. Большинство членов как тогда вошли в партию, так и оставались в ней до конца. За все существование партии в ней не было ни дробления на фракции, ни болезненных внутренних разногласий. Люди сошлись не случайно. У них были сходные политические взгляды и, что не менее важно, родственные политические темпераменты, которые не всегда совпадают с личным темпераментом. Была общность культурных привычек. В кадеты шли верхи русского образованного общества. Это не раз во всеуслышание провозглашали наши противники слева и справа. Один из самых умных и страстных наших противников П. А. Столыпин в разговоре с Маклаковым назвал кадетов «мозгом страны».

Состав партии был двоякий. Ее ядро, ее первую, основную ячейку составляли помещики: Шаховские, Долгоруковы, Родичевы, Мухановы, Свечины, Петрункевичи. К ним примкнула разночинная городская интеллигенция. Среди профессоров, адвокатов, врачей были люди всех классов, но многие из них тоже были дворяне. Классовые определения не имели значения. Никому не могло прийти в голову выставлять свое дворянство на вид. Это просто было бы смешно. Кадеты были государственные идеалисты, верили, что Россию можно перестроить по безукоризненному образцу. Они не отстаивали интересов какого-нибудь класса, меньше всего дворянского. Их аграрная программа это достаточно ясно подтверждает. Стремясь демократизировать власть, они совершенно забывали, что они сами, как господствующий класс, составляют часть власти, которая издавна принадлежала их предкам. Власть – это самодержавие, и только. Это жадный узурпатор, не желающий делиться с гражданами правом участия в законодательстве и в управлении государством. В течение десятилетий в передовом дворянстве отмирало классовое сознание. Это вносило благородный, рыцарский оттенок бескорыстия в их жизнь и деятельность. Но для России, может быть, было бы выгоднее, безопаснее, если бы дворянство крепче держалось за свою руководящую роль, яснее сознавало свое значение для культуры. На тех дворян, у которых такое сознание было, смотрели, в лучших случаях, с усмешкой. Дворянская фуражка с красным околышем, которую еще иногда носили помещики в глухих местах, многим представлялась символом захолустной заносчивости, дикости, отсталости.

Но и среди просвещенных дворян были такие, которые гордились заслугами своего сословия. Они так же, как Пушкин, помнили, какое место занимали их предки в развитии Российской державы. Некоторые дворяне находили, что жизнь еще не приготовила для них смены, что им еще рано уходить со своего поста. Их отпугивала кадетская аграрная программа с принудительным отчуждением помещичьих земель в пользу крестьян. Они считали, что исчезновение старых дворянских гнезд обеднит Россию. В преддумье эти редкие голоса были мало слышны. Позже они громче прозвучали и в Государственной думе, и в Государственном совете. В 1906 году их еще заглушало бушующее, наступательное общественное мнение, на которое кадеты имели немалое влияние.

Кадеты и после Манифеста 17 октября продолжали оставаться в оппозиции. Они не сделали ни одной попытки для совместной с правительством работы в Государственной думе. Политическая логика на это указывала, но психологически это оказалось совершенно невозможно. Мешала не программа. Мы стояли не за республику, а за конституционную монархию. Мы признавали собственность, мы хотели социальных реформ, а не социальной революции. К террору мы не призывали. Но за разумной схемой, которая даже сейчас могла бы дать России благоустройство, покой, благосостояние, свободу, бушевала эмоциональная стихия. В политике она имеет огромное значение. Неостывшие бунтарские эмоции помешали либералам исполнить задачу, на которую их явно готовила история, – войти в сотрудничество с исторической властью и вместе с ней перестроить жизнь по-новому, но сохранить предание, преемственность, тот драгоценный государственный костяк, вокруг которого развиваются, разрастаются клетки народного тела. Кадеты должны были стать посредниками между старой и новой Россией, но сделать этого не сумели. И не хотели. Одним из главных препятствий было расхождение между их трезвой программой и бурностью их политических переживаний.

За долгие годы разобщения между властью и наиболее деятельной частью передового общественного мнения накопилось слишком много взаимного непонимания, недоверия, враждебности. Правительство и общество продолжали стоять друг против друга, как два вражеских лагеря.

Русская оппозиция всех оттенков боялась компромиссов, сговоров. Соглашатель, соглашательство были слова поносительные, почти равносильные предателю, предательству. Тактика наша была не очень гибкая. Мы просто перли напролом и гордились этим. В то же время программа кадетов была несравненно умереннее социалистических, за что мы слева неизменно терпели поношение. Это нас нисколько не смущало. Свою программу мы от чистого сердца целиком отстаивали от правых и левых нападок.

Одной из главных государственных задач того момента было отделить назревшие государственные потребности от разбушевавшихся политических страстей. Этого ни правительство с его давним государственным опытом, ни оппозиция сделать не сумели. Русская интеллигенция все еще упивалась негодованием и себя обуздывать не желала. В этом грехе повинны и социалисты, и либералы. Духом непримиримости были одержимы не только руководители, но и избиратели. Это взвинчивало ораторов на выборах. А позже, в Думе, обессилило кадетов, толкало их на ложный путь. Но такая же непримиримость ослепляла и правящие круги. Они тоже не проявили никакой благожелательности, никакой потребности сговориться, вместе с общественностью подумать, чем должна быть Государственная дума, как она должна работать.

В результате в Думу все шли как на бой. Вместо того чтобы думать о предстоящей общей государственной службе, о государственном строительстве, думали о том, как больнее уязвить противника. А ведь вокруг выборов сосредоточилось все, что было в стране сколько-нибудь живого. Очень показательно для общего настроения, что во время выборов правых не было слышно. Они были отброшены, смыты наводнением. В провинции сторонники неограниченного самодержавия наскоро сплачивались, устраивали где манифестации, где погромы интеллигенции, печатали малограмотные листки, посылали верноподданнические телеграммы. Но все это было бездарно, слабо, худосочно, совершенно не соответствовало мощи той исторической власти, которую крайние правые мечтали сохранить во всей ее самодержавной цельности. Н. Н. Львов, бессменный депутат всех четырех Дум, от Саратова, очень забавно рассказывал, что только что созданный в Саратове отдел Союза русского народа был настолько беден людьми, что председатель прибежал к Львову и у этого заведомого либерала, представителя ненавистной им кадетской партии, попросил в долг несколько рублей на отправку царю верноподданнейшей телеграммы.

– Я, конечно, дал! – с хохотом добавлял Николай Николаевич.

В Петербурге на избирательных собраниях правые не выступали. У них не было ораторов, почти не было образованных людей, им было не под силу спорить с кадетами и социалистами. Вокруг них не было той просвещенной питательной среды, которая окружала Партию народной свободы с первых дней ее рождения. Избиратели и посетители митингов не отзывались не только на призывы защитников уже надломленного неограниченного самодержавия, но даже на доводы умеренных конституционалистов, сплотившихся в Союз 17 октября.

На избирательную кампанию наложили особую печать социалисты. Они в ней участвовали не для того, чтобы проводить своих кандидатов, а для того, чтобы убеждать избирателей бойкотировать Государственную думу, ни за чьих кандидатов не голосовать. Такую директиву дали партийным социалистам их комитеты. Но в России было много расплывчатых беспартийных социалистов. Они в Думу идти хотели и в избирательной кампании приняли живейшее участие. За этими индивидуальными кандидатами не было никакой организации. А все-таки при общем разброде и левизне они имели успех.

Но выборы в Первую Думу вели организованно, дисциплинированно, на европейский манер только кадеты.

Когда я пытаюсь подробнее восстановить эти головокружительные первые месяцы 1906 года, изменчивая память выбрасывает только отрывки. Разъезды по Петербургу с одного избирательного митинга на другой. Всюду битком набито. Всюду с напряженным вниманием ловят каждое слово. Социалисты, бойкотирующие Думу, приходят на наши митинги, чтобы доказывать избирателям, что стыдно идти в Думу, созываемую по такому несовершенному избирательному закону. Позорно принимать от самодержавия такую жалкую политическую подачку, надо снова объявить забастовку, снова поднять массы и добиться созыва Учредительного