На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

и федерацию, и республику, и самоопределение. Кадеты были против республики, против расчленения России, стояли за ее цельность, неделимость, но считали необходимым дать инородцам право учиться на родном языке, употреблять его наравне с русским в местных учреждениях, земских и судебных. В польском вопросе шли дальше. В кадетскую программу входила автономия Польши. В Государственной думе скоро выяснилось, что это не удовлетворит поляков, живущих в Царстве Польском. Но некоторые поляки, особенно те, что родились и выросли в самой России, шли вместе с нами, были кадетами. Из них самыми выдающимися были профессор Петербургского университета Л. О. Петражицкий и московский адвокат А. Р. Ледницкий.

Надо сознаться, что многие кадеты, а тем более подававшие за них голоса избиратели не разбирались в малоисследованной, пестрой этнографии России, не знали, где все эти народы и племена живут? И чего, собственно, им не хватает? Путали латышей с литовцами, калмыков с киргизами, не говоря уже о сартах, туркменах, узбеках, о всех живописных, где-то кочующих народах. Это невежество не охлаждало благородного желания дать этим неизвестным все права, все свободы. Самодержавие им в чем-то отказывало, как-то их притесняло. Надо притеснения прекратить и дать как можно больше. Красноречивые кадетские ораторы, ссылаясь на высокий авторитет европейских ученых юристов, убедительно доказывали, что в правовом государстве все это полагается давать, что право самоопределения народов есть право священное.

Я не хочу высмеивать или обвинять моих товарищей по партии. Мы все горели искренним, бескорыстным, неутолимым желанием как можно скорее ввести в России самый усовершенствованный строй. Я это желание от всего сердца разделяла. Если на меня иногда нападали сомнения, не в целях, а в методах, то на меня обрушивали такой груз книжного знания, что я с трудом из-под него выкарабкивалась. Особенно тяжелые аргументы сыпались на мою женскую голову, когда меня забрасывали цитатами из профессора Листа. Я о нем ничего не знала, но очень быстро поняла, что Листа не перешибешь. Я и теперь не знаю, что он писал и где печатался. Кажется, в Берлине. Но теперь я знаю, что мир был бы несравненно счастливее, если бы хорошие русские люди меньше поддавались заморским ученым и больше приглядывались бы к русской жизни, вдумывались бы в прошлое и настоящее своего народа. Самое имя – ЛИСТ – вспоминается мне как что-то враждебное, как черный заговор.

Во время выборов такой гул шел по земле Русской, что даже более грамотным людям было трудно разобраться в новых понятиях, пожеланиях и возможностях. Что же должно было твориться в неграмотных головах? А таких было подавляющее большинство. Они даже газет не читали. Да и газеты, случалось, не проясняли, а затемняли мозги. Правда, крестьянство проявило удивительную русскую способность схватывать, соображать. Но где же им было осилить, переварить политику, основанную на Листе, да еще иногда с примесью Карла Маркса. И как устоять против сладких посулов, без которых никакие выборы не обходятся.

Вольные социалисты разных оттенков, не связанные партийными директивами, в выборах участие приняли. Они шли в Государственную думу в партизанском порядке, россыпью. Только накануне открытия Думы была создана многолюдная, расплывчатая Трудовая группа. Несмотря на этих соперников слева и на то, что левое кипение еще далеко не кончилось, кадеты все-таки собрали самую большую парламентскую фракцию. У них оказалось 287 мест. Какое это было торжество, когда в кадетский клуб на Потемкинской улице, с окнами на Таврический сад, зеленевший апрельской листвой, стали приходить со всех концов России телеграммы о наших победах. А со всех избирательных районов Петербурга возбужденные женские голоса сообщали по телефону победоносные цифры столичных выборов.

Голоса были женские, потому что всю черную работу по выборам взвалили на себя главным образом женщины. Они раздавали и разносили партийную литературу, собирали деньги, обходили квартиры, устраивали митинги. Они были полны энтузиазма, который придает политической работе красоту, политическим деятелям, в особенности начинающим, силу.

А начинающими были все. Все были новички. Все пьянели от безграничных возможностей, как будто открывавшихся перед избранниками земли Русской. Так стали величать членов Государственной думы.

С. М. Ростовцева, жена знаменитого историка, которая очень усердно вела в своем Адмиралтейском районе кадетскую предвыборную кампанию, с обычным своим юмором описывала, как светский, изящный В. Д. Набоков ворвался в ее гостиную с восклицанием:

– Выбрали!

Он был в таком восторге, что не только не дождался, чтобы горничная о нем доложила, но даже забыл снять грязные калоши и перепачкал дорогой, светлый ковер Ростовцевых.

Государственная дума должна была открыться 27 апреля. За несколько дней перед этим собрался второй кадетский съезд, все в том же Тенишевском училище, которое стало привычным местом всяких политических собраний. На этот раз на полуциркульных скамьях сидели люди, уже хлебнувшие горькой сладости популярности. Все они принимали участие в выборах, многие были избраны в Государственную думу. Они весело обменивались неостывшими избирательными впечатлениями. От них еще струилось напряжение борьбы, не до конца израсходованное, ищущее нового применения. Из глубины России принесли они с собой не тишину, а бурю. Непримиримостью дышали избранники. Еще непримиримее были избиратели. Они посылали своих представителей в Думу не для мирного законодательства, а для давления, для напора на власть, для новых требований. Они заражали, подстрекали, взвинчивали своих избранников. Они толпами собирались при их проезде на станциях, вручали им писаные наказы, кричали:

– Добудьте нам землю и волю!

Но железнодорожные линии, по которым катились поезда, везшие депутатов, это только тоненькие, далеко друг от друга отстоящие черточки. А в стране шла обычная жизнь. Мужики пахали, купцы торговали, обыватели покупали, Россия, еще не познавшая лишений, своего довольства не сознавала. Напротив, и справа, и слева кричали, что все пропало, что все разваливается. Винили в этом партии, винили правительство, слева за его нежелание идти на дальнейшие уступки, справа за излишнюю уступчивость. Террористы продолжали свою страшную работу. Они убивали и мелких, и крупных представителей власти, и урядников, и губернаторов. И почему-то никто не спрашивал с них, кто дал право анонимным судьям подписывать смертные приговоры?

Тяжелый эпизод разыгрался на кадетском съезде. Во время заседания кто-то с кафедры сообщил, что в Киеве убит террористами генерал-губернатор граф А. П. Игнатьев. И вдруг сорвалось несколько аплодисментов. Это сейчас же вызвало резкий протест. Аплодисменты сразу оборвались. Председатель высказал строгое порицание тем, кто рукоплескал. Но факт остался фактом. В центре либеральной оппозиции, считавшей себя монархической, отрицавшей революционные методы, нашлись люди, нашлись члены Государственной думы, публично выразившие одобрение убийцам.

Через день или два царь принимал народных избранников в Зимнем дворце. С каким чувством он и его министры вглядывались в этих новых людей, с которыми они должны были вместе устраивать и перестраивать Русскую державу? Могла ли власть рассчитывать на них, как на надежных сотрудников по водворению внутреннего мира, этой первой, самой насущной потребности всякого государства?

В Таврическом дворце непримиримая противоположность двух миров и их взаимное непонимание выступили еще ярче.

Глава 10

Таврический дворец

Объявив созыв Государственной думы, власть плохо отдавала себе отчет, какое детище она родила, какие у правительства обязанности по отношению к этому новому государственному учреждению, поднявшемуся из революционного хаоса, как его использовать в интересах народа, империи, исторической власти. Ограничились тем, что для русского парламента приспособили великолепный Таврический дворец. Это было отлично сделано. Но для тех, кто должен был заседать в этом дворце, правительство не позаботилось составить ни общий план предстоящей законодательной работы, ни хотя бы несколько законопроектов. Пусть это странное сборище съехавшихся в столицу незнакомцев, претендующих на участие в государственной работе, сначала само себя покажет.

И депутаты не отдавали себе отчета в своем положении, в своих обязанностях по отношению к государственной власти, на которой столетиями стояла Россия. Они считали, что пришли не как помощники, а как смена. Они не понимали, какое драгоценное орудие для переустройства русской жизни вложила история в их неопытные руки. Оппозиция, как и правительство, не знала, как обращаться с Государственной думой, какую пользу можно и должно из нее