При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Когда покойницу предали земле, о нём совсем забыли. Народ, пришедший на кладбище, потихоньку разошёлся. Никто не пригласил Мирвали, сидевшего на корточках у могилы, зайти, погостить, поговорить. Хоть бы спросили: куда думаешь податься теперь, что думаешь делать дальше?

Речи, которые вели между собой односельчане, покидая кладбище, вонзались в его сиротливо сжавшееся сердце, словно раскалённые стрелы:

– Тосковала, значит, бедная, по родной земле…

– А какая была работящая…

– Посмотрели б вы, как она жала рожь…

– А сено как косила…

И, проходя мимо, поглядывали на него с откровенной отчуждённостью.

– Да, только Мирвали загубил её…

– Это и есть, что ли, тот самый Мирвали?

– Да, тот самый, тот…

Слушать всё это было слишком тяжело. Мирвали сел на землю. Земля тёплая-тёплая… Кладбище поросло сочной травой. Над пышными кистями медуницы, обильно цветущей вдоль забора, летают золотистые шершни и пчёлы. Гудят, жужжат. Под лёгким ветром лепечет листва берёзы, бросая на землю зыбкую, дымчатую тень.

Но Мирвали ничего этого не видит.

Не хочется ему смотреть.

Не смеет он смотреть…

Где найти ему мирный угол, чтобы дать отдых разбитому телу и ногам, так уставшим за долгую дорогу?

Шамсегаян сказала: «Оставайся здесь!»

– Здесь… В Карачурове?

Шамсегаян-то сказала. Но как останешься? Сохранилась ли за эти годы хоть какая-нибудь малость, что связывала бы Мирвали с его земляками?…

По обеим сторонам улицы просторные светлые дома… В просторных светлых домах много людей…

У тех, кто только появился на свет, когда Мирвали жил ещё здесь, теперь народились и выросли свои дети.

Ощущение новой жизни, торжествующей вокруг, было настолько повелительным, что он невольно оторвал взгляд от земли и посмотрел вперёд.

Улицы, дома, а дальше три колодца. Там они встречались с Шамсегаян.

Дубовая улица… Дедушка когда-то рассказывал ему: «Маленькими по этой дороге мы ходили в Бугульму. Выйдешь, бывало, за Дубовую улицу, и начинался лес. Так лесом и шли до самого города».

Да… Здесь родились его деды… Может быть, один из его прадедов и заложил эту деревню, это самое Карачурово. Здесь на кладбище покоится его отец… Мать… Здесь Шамсегаян. А как останешься?…

– Прощай, Шамсегаян!

Мирвали не стал выходить на улицу. Направился задами прямо к Шарифьяну. Там его конь. Семья Шарифьяна – близкая родня Шамсегаян.

Ему нужно куда-то приткнуться, нужно почувствовать себя человеком. Иначе нельзя!

– Шарифьян, а Шарифьян!

В открытое окно между горшками с фуксией просунулась рыжая борода Шарифьяна.

– Что такое?

– Выйди-ка на минутку…

Шарифьян не спеша вышел на крыльцо, облокотился о перила. О чём, дескать, речь?

Как заговорить с ним? Кто он Шарифьяну? Родственник, друг? Да и какая близость может сохраниться между людьми, которые не видели друг друга тридцать лет?

А что? Разве редкость, когда люди, совершенно незнакомые, приходят на помощь друг другу… Разве не так было в поезде, потом на станции и в больнице? Совсем чужие люди. А если б они знали, кто такой Мирвали?… Но всё же, почему так отчуждённо глядит на него Шарифьян?

– Что ты хочешь сказать?

Раньше ты не был таким хмурым и молчаливым, Шарифьян! Неужели у тебя нет ни одного тёплого слова для Мирвали? Всю жизнь ты пахал землю, пальцы твои стали заскорузлыми и узловатыми, ногти пожелтели, потрескались, и ветер выел румянец твоих щёк… Или иссушил он и душу твою? Ну скажи хоть одно слово, Шарифьян… Я же пришёл с кладбища, от неё. А она сказала мне: «Оставайся здесь… В Карачурове»…

Мирвали молчал.

Шарифьян почувствовал, что был слишком груб, и пригласил Мирвали домой:

– Зайди в избу… Кстати, и самовар вскипел… Проголодался, наверно?

О чём ты? Нет, не хочет Мирвали пить чай… Ему сейчас не до того… Он и всегда-то небольшой охотник до чаю, пьёт только на сытый желудок. Нет, ему нужно тёплое слово, Шарифьян, не отводи глаз в сторону, посмотри хоть разок на него!

Олухи учёные ломали голову, высчитывали, сколько дней может жить человек без пищи или без воды. Разве это так уж трудно установить? Вот ты посчитай, сколько может жить вольный человек, не слыша ласкового слова, не видя тёплого взгляда!..

Оказывается, все эти тридцать лет он согревался теплом Шамсегаян, жил её лаской, её нежностью… Теперь Шамсегаян нет… И с нею ушло всё: и ласковая речь, и нежность во взгляде. Нестерпимое ощущение сиротливости охватило Мирвали.

А как много людей вокруг! Братья, сёстры, зятья, сваты, сватьи… Или же друзья, товарищи, ровесники.

И Шарифьян когда-то называл Мирвали зятем. Хоть бы один раз, хоть по ошибке, сказал бы: «зять»… А по соседству с Шарифьяном живёт сват Мирвали… Сват… Какое красивое слово!

Что же всё-таки говорит ему Шарифьян?

– Может, говорю, чаю зайдёшь выпьешь?

– А? Чай?… Спасибо, не хочется.

Здесь дольше оставаться нельзя… Ему душно, и не унять дрожи в ногах… Мирвали вышел за ворота… На дороге пыль, снуют машины. Только под прикрытием заборов зеленеет мурава. На улице полно народу. Благо ещё, что они забыли, кто такой Мирвали!..

Забыли?… Нет, помнят.

А почему на этих воротах вывеска, что здесь такое? Правление… Может, попытаться зайти? Повалиться в ноги и просить прощения? Говорят же, повинную голову меч не сечёт…

Шамсегаян сказала, чтобы он остался здесь.

Мирвали повернул к правлению. В небольшом садике перед домом на зелёной полинявшей скамейке сидел старик с круглой поблёскивающей серебром бородой. Его левый пустой рукав был заткнут за пояс брюк. Приложив единственную руку козырьком ко лбу, он вглядывается в Мирвали. Мирвали поздоровался и присел возле на скамейку.

В тенёчке было свежо, прохладно. Мирвали немного успокоился и решил заговорить с соседом, но язык ворочался плохо. Чтобы нарушить это тягостное для обоих молчание, начали с пустяков:

– Печёт!

– Печёт!..

– Пусть его. Надо.

– Конечно, надо.

Напротив, в тени амбара, разлеглись и посапывают три-четыре телёнка.

– Хорошее место нашли.

– Ну да, в холодке-то благодать…

Снова помолчали.

– Председатель там? – Мирвали кивнул головой на окно правления.

– А что ему там делать?

– Так это же вроде правление?

– Да… Но наш председатель не любит канцелярии. Там только бумажкам хорошо. А хлебушко люди растят на поле.

Мирвалипоначалу не узнал своего собеседника. Но когда речь зашла о председателе, он как бы спохватился и сразу стал припоминать. Постой, кто же это имел привычку усмехаться, вот этак задирая бровь?… Сват?… Друг?… Или сосед?… Ба!.. Это же его тёзка! Мирвали!.. В молодости они были друзьями и называли друг друга не иначе, как «тёзка».

– Я тебя сразу и не признал, тёзка, –