Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

так же живописна, как и узка. От нее к урезу воды спускаются несколько маленьких переулков, заканчивающихся ступенями. В проходах повсюду лежат, высунув над краем пристани носы, словно им не терпится соскочить в воду, длинные лодки. Меня охватывает непреодолимый соблазн окунуться, и я, прежде чем идти в Мио-дзиндзя, прыгаю прямо из заднего дворика гостиницы в прозрачную морскую воду глубиной двенадцать футов и охлаждаюсь, пересекая гавань вплавь.

По пути в Мио-дзиндзя я замечаю во множестве маленьких магазинчиков восхитительные выкладки корзин и утвари, сплетенной из бамбука. Изящные изделия из бамбука – мэйбуцу – особый товар, которым славятся эти места. Почти каждый посетитель покупает здесь какой-нибудь милый образчик, чтобы увезти его домой на память.

Мио-дзиндзя не более примечателен своей архитектурой, чем обычные синтоистские храмы Идзумо, его внутреннее убранство не заслуживает подробного описания. Благородно выглядят лишь подступы к храму – широкая наклонная ровная мостовая под гранитными ториями с огромными каменными львами и светильниками по бокам. На дворе нет ничего интересного, разве что роскошный бак, целиком отлитый из бронзы, весом в одну тонну, который, должно быть, обошелся дарителям в несколько тысяч иен. Более скромные пожертвования собраны в здании сямусё, расположенном справа от хайдэна, и представляют собой серию причудливо оформленных и раскрашенных картинок с изображением кораблей, попавших в сильный шторм, которым указывает путь или помогает добраться до порта могущественный Котосиро-нуси-но ками. Эти подарки сделаны судовладельцами.

Здешние офуда не столь интересны, как в других знаменитых храмах Идзумо, но их охотно покупают. Полоски белой бумаги с именем божества и кратким прорицанием продаются за несколько рин, их привязывают к бамбуковым палкам и втыкают во всех полях округи. Наиболее любопытный товар – крошечные пакетики с зернышками риса. Утверждается, что из них вырастет все, что ты пожелаешь; главное, не забыть прочитать молитву при посадке. Неважно, хочешь ли ты получить бамбук, хлопчатник, горох, лотос или арбуз, достаточно просто посадить зерна в землю и твердо верить – нужное обязательно вырастет.

Часть 6

Гораздо интереснее, чем офуда из Мио-дзиндзя, выглядит йораку – подвеска, подаренная храмом школы дзэн Хо-дзиндзя, что расположен на вершине красивого холма за великим синтоистским святилищем. Перед алтарем, на котором стоят в ряд изображения тридцати трех Каннон или тридцати трех ипостасей Богини Милосердия, представляющей собой идеал всего прекрасного и чистого, что есть в японской девушке, можно увидеть странную, ярко раскрашенную массу диковинных вещей, подвешенных к резному потолку. Здесь висят сотни клубков камвольных и хлопчатобумажных ниток всех расцветок, мотки шелка, образцы шелкового и хлопчатобумажного тка-чества, расшитые золотом сумочки в форме воробьев и других живых существ, сплетенные из бамбука вещицы и бесчисленные продукты рукоделия. Все это подношения учениц, маленьких девочек, деве-матери бесконечной грации, доброты и милосердия. Как только малышка осваивает какое-нибудь женское ремесло – шитье, ткачество, вязание или вышивание, – она приносит плоды своих первых удачных попыток в храм в качестве подношения доброй богине с прекрасными глазами, взирающей свыше на молящихся. Даже малыши из японских детских садов приносят сюда свои первые работы – милые лоскутки, вырезанные из бумаги и сплетенные в разнообразные фигурки крошечными, мягкими, как лепестки цветов, пальчиками.

Часть 7

В Мионосэки выдался очень сонный, спокойный день. Лишь изредка доносится детский смех или напев гребцов, передвигающихся на самых необычных лодках, какие мне доводилось видеть в тропиках. Лодка скорее напоминает баржу, и приводит ее в движение команда из десяти человек. Полуголые гребцы взмахивают веслами с поперечными рукоятями (представьте себе букву «Т», чей нижний конец превращается в лопасть). С каждым гребком они упираются ногами в планширь, чтобы придать толчку больше силы. Между взмахами весел гребцы повторяют странный напев, чья мягкая меланхоличность напоминает мне старые креольские мелодии Вест-Индии.

– Ара-хо-но-сан-но-са. Ия-хо-эн-я! Г-ги!

Напев начинается с длинной высокой ноты и почти с каждым слогом спускается на один тон ниже, превращаясь на последнем слоге в неразборчивое мычание. После чего гребцы тянут на себя весла: «Г-ги!»

Зато вечером Мионосэки превращается в один из самых шумных и веселых городков Западной Японии. От одного края раскинувшегося полумесяцем города до другого в воде отражаются огни сёкудай, высоких подсвечников, освещающих застолья; воздух вибрирует от шума веселых пирушек. Отовсюду слышатся стук цудзуми, небольших ручных барабанов гейш, милые, грустные напевы девушек, бренчание сямисэнов, размеренные хлопки ладоней в такт танцу, бурные восклицания и смех игроков в «камень-ножницы-бумагу». Все эти звуки тонут в гомоне пирующих моряков. Воистину, моряки мало чем отличаются друг от друга в разных частях света. Экипаж каждого корабля, посетившего Мионосэки, оставляет там от трех до пяти сотен иен, потраченных на сакэ и танцовщиц. Мореплаватели молятся великому божеству, не любящему яйца, чтобы он ниспослал спокойные воды и попутный ветер, позволяющие прибыть в город вовремя и без ущерба. Но, прибыв по тихому морю с попутным ветром, вместо того чтобы поднести хотя бы скромный подарок храму бога, моряки отваливают умопомрачительные суммы денег гейшам и владельцам харчевен. Бог, однако, терпелив и привык страдать – за исключением тех случаев, когда речь идет о яйцах.

И все же японские моряки намного сдержаннее наших морских волков, им не чужда определенная степень утонченности и вежливости. Я вижу их сидящими по пояс голыми на пиру, потому что здесь очень жарко, но гости пользуются палочками для еды так же искусно и чокаются сакэ с таким же изяществом, как это делают представители более высоких сословий. К девушкам они тоже относятся по-доброму. Пир моряков представляет собой довольно приятное зрелище. Возможно, они смеются бойче и жестикулируют с бо'льшим жаром, чем обычные сограждане, но их поведение ничем не напоминает неотесанность, не говоря уже об откровенной грубости. Все мгновенно замирают и замолкают, словно изваяния – пятнадцать бронзовых истуканов у стены дзасики[70], когда очаровательная гейша начинает свой картинный танец. Человеку с Запада он поначалу кажется колдовским обрядом, но на самом деле передает какую-нибудь историю или легенду языком грации тела и поэзией женской улыбки. По мере выпитого веселье теряет накал, пока компанию не охватывает приятная истома, которую обычно вызывает употребление сакэ, и гости с улыбкой не расходятся один за другим. Нет ничего радостнее и безобиднее вечернего застолья моряков, но тем не менее их считают в Японии особенно грубым народцем. Что бы местные жители подумали, столкнувшись со жлобами из моей страны?

Я провел в Идзумо четырнадцать месяцев и ни разу не слышал, чтобы кто-то повысил голос в гневе, не наблюдал ни одной шумной ссоры. Я