Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

ни разу не видел, чтобы мужчина ударил другого мужчину, чтобы кто-то непристойно приставал к женщине или отшлепал ребенка. Куда бы я ни отправился в Японии, я не встречал настоящей грубости ни в одном месте, кроме открытых портов, где бедняки, вероятно, нахватавшись дурных привычек от европейцев, утратили свою природную вежливость и исконную мораль, а вместе с ними – способность довольствоваться малым для счастья.

Часть 8

Вчера я видел моряков старой Японии, сегодня я увижу тех, кто представляет новую державу. Порт дрожит от возбуждения в предвкушении нового зрелища – военного корабля императорского флота. Всем не терпится на него посмотреть. Длинные лодки, лежавшие без дела на берегу, спешат набитые любопытными к стальному колоссу, крейсеру первого класса с экипажем в пятьсот человек.

Я сажусь в одну из удивительных лодок, напоминающую баржу и приводимую в движение крепкими полунагими мужчинами, орудующими огромными веслами или скорее широкими лопатами с короткими перекладинами на конце рукояти. Но я не один, мне едва удается занять свободное место – так много набилось в лодку пассажиров всех возрастов, особенно женщин, нервничающих из-за того, что они выходят в море в обычном сампане. Когда мы отчаливаем, в лодку, рискуя жизнью, прыгает танцовщица. В прыжке она обжигает руку о мою сигару. Я жалею девушку, но она лишь смеется в ответ на мою озабоченность. Гребцы заводят свою монотонную песню.

Путь до корабля не близкий, туша прекрасного чудовища недвижно застыла над летним морем, из могучих легких мощной машины едва курится легкий дымок. Заунывная песнь гребцов не иначе таит в себе какое-то древнее заклинание, потому что, когда мы подплываем к военному кораблю, мне кажется, что я вижу сон. Сцена такая же странная, как в сновидении: вокруг громадной туши вьются и мельтешат колоритные суденышки, толпы людей из старого порта в длиннополых одеждах с широкими рукавами, мужчины, женщины, дети, седые старики и молодежь бесконечным потоком, как стая муравьев, карабкаются вверх по могучим бокам. Все это происходит на фоне жужжания, какой обычно издает улей, звук складывается из тихого смеха, произнесенных вполголоса фраз и приглушенных восторженных восклицаний. Колосс поражает воображение посетителей, его название – «Тэнси-сама», Сын Неба. Зеваки дивятся на стальные перекрытия и башни, гигантские орудия и могучие цепи, на сотни одетых в белую форму моряков на корме – матросы без улыбки смотрят на суету внизу поверх стальных фальшбортов. Они тоже японцы, но неведомый процесс превратил их в подобие иностранцев. Национальность мужественных моряков способен определить только наметанный глаз: если бы не золотые императорские гербы и не сверкающие иероглифы на корме, можно было бы предположить, что перед тобой испанский или итальянский военный корабль, на котором служат смуглые латиняне.

Подняться на борт нет никакой возможности. Железный трап заполонила бесконечная вереница тел – школьников в синей форме, стариков с седыми косичками, цепляющихся за канаты бесстрашных молодых матерей с детьми на спине, крестьян, рыбаков, танцовщиц. Они облепили корабль, точно мухи. Кто-то объявил, что ждать своей очереди придется пятнадцать минут. И все они ждут с терпеливой улыбкой. За ними выстроился целый флот из сотен быстроходных лодок, их пассажиры тоже ждут и надеются. Однако не проходит и четверти часа, как с палубы громко объявляют: «Мо дзикан га найкара, мисэру кото дэкимасэн!» Монстр раздувает пары, собирается уходить. Больше на борт никого не пустят. Терпеливый рой посетителей, вцепившихся в канаты на трапе, и их не менее терпеливые собратья, не менее терпеливо ждущие в лодках, от разочарования в унисон издают чрезвычайно плаксивое и протяжное «а-а!», за которым следуют упреки на диалекте Идзумо: «Гундзин ва иванука то омоя! Усо цуки дана! А-а! Со дана!» (Военные вечно говорят не то, что мы думаем. А-а!) Очевидно, гундзин не привыкать наблюдать такие сцены – они даже не улыбаются.

Мы качаемся на воде возле самого корабля и наблюдаем, как посетители спускаются в лодки, с какой неторопливостью и размеренностью поднимаются якорные цепи и как бегут на нос корабля стайки матросов, чтобы прикрепить или открепить загадочные предметы. С одного моряка, когда он наклоняется, падает за борт белое кепи, за головным убором наперегонки устремляются несколько лодок. Другой матрос, перегнувшись через фальшборт, громко говорит товарищу: «А-а! Гайкодзин дана! Нани ски ни китэ иру даро?» Тот тщетно предлагает: «Ясу-но сэнкёси даро». Мой японский наряд не скрывает того факта, что я иностранец, однако благодаря ему меня хотя бы не принимают за миссионера. Я остаюсь для военных моряков загадкой. Раздаются громкие крики «абунай». Если бы крейсер начал движение прямо сейчас, он раздавил и потопил бы бесчисленное количество лодок. Все суденышки бросаются врассыпную, спеша отплыть подальше от военного корабля.

Десятка гребцов нашей лодки вновь налегает на весла и возобновляет древний напев. Пока посудина скользит по воде, возвращаясь в порт, я мысленно прикидываю, во сколько обошлась покорным миллионам трудяг, работающим, стоя по колено в слизи рисовых полей, но неспособным купить ими же выращенный рис, эта махина, на которую мы решили посмотреть, это величественное, пышущее паром, стальное чудовище с обширным арсеналом орудий смерти на борту. Крестьянам приходится питаться куда более дешевой едой, но тем не менее, чтобы защитить то малое, что у них есть, приходится создавать подобных монстров, наводящие ужас творения науки, математически рассчитанные с единственной целью – разрушать и убивать.

Каким восхитительным кажется теперь Мионосэки, дремлющий вдали под синими черепичными крышами у подножия священных холмов, незабываемый Мионосэки с его лампами и каменными львами, его богом, ненавидящим яйца, живописный и фантастический Мионосэки, где всё, кроме школ, по-прежнему средневековое – и джонки с высокими бортами, и длинноносые лодки, и заунывные песни гребцов.

Мы вновь пристаем к замшелому старому каменному причалу. Лодка проплыла по прозрачным морским водам всего одну милю, а вернулась как будто на тысячу лет назад! Я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на зловещий силуэт. Но там ничего нет – одна голубая гладь моря под голубой гладью неба, и лишь далеко за мысом виднеется одинокое белое пятнышко – парус джонки. Горизонт чист, как стеклышко. Военный корабль исчез! И как бесшумно, как быстро! Махина делает девятнадцать узлов. К твоему сведению, Котосиро-нуси-но ками: на борту у них наверняка были куриные яйца!

Глава одиннадцатая

Заметки о Кицуки

Часть 1

Кицуки, 20 июля 1891 года

Акира покинул меня – уехал в Киото, святой город буддистов, редактировать буддийский журнал. Вопреки уверениям, что от него будет мало