Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

в доме. Эта невысокая женщина по имени Окайо-сан, что переводится как Годы Блаженства, – служанка гостиницы. Она вновь появляется на пороге, одетая в красивое кимоно, и учтиво предлагает нам войти, что мы с радостью и делаем. Комната чиста и просторна. В токо и на стенах висят синтоистские какэмоно из Кицуки, в углу я замечаю красивый Дзэн-буцудан, домашний алтарь. (Вид алтаря и предметы поклонения в нем варьируются в зависимости от того, к какой школе принадлежат молящиеся.) Тут я замечаю, что в комнате вдруг стало темно. Оглядевшись по сторонам, я вижу, что все двери, окна и прочие проемы плотно заслонила молчаливая, улыбающаяся толпа, собравшаяся поглазеть на чужеземца. Кто бы мог подумать, что в Какауре так много жителей.

В летний сезон любой японский дом открыт настежь, чтобы его насквозь продувало ветерком. Все сёдзи или бумажные экраны, заменяющие окна, и все непрозрачные бумажные экраны (фусума), используемые в другое время года как перегородки между комнатами, убраны. За исключением каркаса постройки между полом и потолком нет никаких преград. Жилище практически лишено стен и просматривается со всех сторон. Хозяину становится стыдно за то, что собралось столько зевак, и он закрывает перегородки на фасадной стороне дома. Улыбчивая, безмолвная толпа заходит с тылу. Тогда хозяин закрывает и задние перегородки. Зеваки обступают дом слева и справа, приходится загородить от них и эти стороны, из-за чего внутри становится невыносимо жарко. Толпа негромко ропщет.

На это недовольный хозяин пытается уговорить зевак, не повышая, впрочем, голоса. (Японцы никогда не возвышают голос в гневе.) Попытаюсь привести здесь его слова:

– Вы такие и сякие, к чему это возмутительное поведение? Что за чудо вы здесь увидели? Это не театр, не жонглер, не борец. Чему тут удивляться? Это всего лишь почетный гость! Тоже мне царский пир, дурное зрелище. Самое время вернуться домой и посмотреть на что-то полезное.

Хотя тихие голоса снаружи продолжают со смехом упрашивать, однако просьбы проницательно адресуются только женской части семьи – сердце хозяина остается непреклонным. У любопытных есть свои доводы:

– Оба-сан! Окайо-сан! Согласитесь открыть сёдзи, мы хотим видеть! Мы только посмотрим, от наших погляделок никого не убудет. Нехорошо мешать нам смотреть. Скорее откройте!

Что касается меня, то я с радостью отменил бы затворничество, поскольку во взгляде этих невинных, добрых людей нет ничего оскорбительного или постыдного, но, видя раздражение хозяина гостиницы, я не отваживаюсь вмешиваться.

Толпа, впрочем, не расходится. В ожидании моего появления она продолжает расти. В задней части дома есть высокое окно, в бумажном экране которого проделаны дырки. Я вижу низкорослые тени тех, кто сумел дотянуться до этих отверстий. В каждом из них сверкает по глазу.

Когда я подхожу к окну, зрители шумно соскакивают на землю и с робким смехом разбегаются кто куда, а потом очень быстро приходят назад. Более очаровательное сборище трудно себе представить: почти все юноши и девушки полуголые из-за жары, но свежие и чистенькие, как бутончики цветов. Многие лица на удивление красивы, отталкивающих физиономий практически не видно. Удивительно: где мужчины и женщины старшего возраста? Население деревни как будто родом не из Какауры, а с берегов Сай-но Кавары. Все юноши похожи на молодого Дзидзо.

За ужином я развлекаюсь, просовывая в дырочки на бумажном экране кусочки груши и редьки. Сначала слышен нерешительный серебристый смех, но через некоторое время крошечная ручка осторожно тянется вверх, и кусочек груши исчезает. Затем пропадает второй кусочек, причем его берут столь нежно, словно я кормлю призрака. После этого нерешительность, несмотря на попытку пожилой женщины вызвать панику восклицанием «махоцукай» – чародей, – проходит. К тому времени, когда ужин заканчивается и убирают сёдзи, мы успеваем подружиться. Толпа любопытных продолжает наблюдение с четырех главных точек.

Мне не приходилось отмечать более поразительную разницу в облике молодых людей, чем между жителями Мицууры и Какауры. При этом две деревни разделяет расстояние, которое по воде можно преодолеть всего за два часа. В отдаленных районах Японии, как и на некоторых островах Вест-Индии, в отчасти изолированных друг от друга общинах складывается различный физический типаж; на одном склоне горы население может отличаться красотой, в то время как на другой найдется деревушка с совершенно неказистыми обитателями. И все-таки я никогда прежде не видел в Японии более красивых молодых людей, чем в Какауре.

Когда мы спускаемся к бухте, вся Какаура, включая стариков деревни, которые до сих пор не показывались, сопровождает нас к берегу, не издавая ни звука за исключением перестука деревянных гэта. На берегу молодежь сноровисто забирается в пустые лодки, рассаживается на носы и планшири, чтобы подивиться на существо, которого не убудет от их погляделок. Все улыбаются, но не произносят ни слова и не разговаривают даже друг с другом. Сцена вызывает у меня ощущение транса, она вкрадчива, ненавязчива и удивительна, как сновидение. Пока наше судно скользит по голубой, прозрачной воде, я оглядываюсь и вижу, что люди, сидящие на выложенных полумесяцем лодках, все еще не сводят с меня глаз. С носов свисают худые загорелые ноги детей, шелковисто-черные головы неподвижно торчат в ярком солнечном свете, каждый мальчишка улыбается улыбкой Дзидзо, черные ласковые глаза без устали, не отрываясь, смотрят на чужеземца. Сцена быстро уменьшается до размера рисунка на какэмоно, я с грустью сожалею, что не могу ее купить, поместить в свой токо и радовать душу, глядя на нее. Проходит еще одна минута, и мы огибаем каменистый мыс. Какаура навсегда пропадает из виду, как в конечном счете кончается все на белом свете.

Впечатления, которые дольше всего хранятся в памяти, наиболее скоротечны: мы помним гораздо больше мгновений, чем минут, больше минут, чем часов; а кто сможет запомнить целый день? Запомнившиеся на всю жизнь счастливые моменты складываются из считаных секунд. Что неуловимее улыбки? И все же, как долго сохраняется память о мимолетной улыбке или мягкое сожаление, которое может пробудить это воспоминание?

Ощущать сожаление при воспоминании улыбки конкретного человека – обычное дело для человеческой натуры, однако сожалеть по поводу улыбки населения целой деревни, улыбки как абстракции, – это, конечно, редкое чувство, которое можно пережить, как мне кажется, только в этой стране Востока, где люди постоянно улыбаются, подражая собственным каменным богам. И это драгоценное впечатление уже стало моим – я уже тоскую по улыбке жителей Какауры.

Моя мысль навевает воспоминание об одной мрачной буддийской легенде. Как-то раз Будда улыбнулся, и его улыбка осветила бесчисленные миры. Но тут вдруг раздался голос: «Она ненастоящая! Она скоро исчезнет!» И свет померк.