Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

охватывала всю провинцию богов. Кокудзо был и по титулу, и по своей сущности духовным правителем Идзумо. Сегодня юрисдикция кокудзо не выходит за пределы Кицуки, и его правильнее называть гудзи[61]. Но для людей из отдаленных районов, кому дорог храм, он по-прежнему является божеством или полубожеством, они обращаются к нему, используя старинный титул, унаследованный его родом с эпохи богов. Человеку, не жившему среди сельского люда Идзумо, трудно вообразить всю глубину почтения, которое оказывали кокудзо в прошлые века. За пределами Японии за исключением тибетского далай-ламы, пожалуй, нет другого человека, кому поклонялись бы с таким смирением и кого любили бы с таким религиозным пылом. Да и в самой Японии подобное благоговение вызывал разве что Сын Неба, Тэнси-сама, посредник между людьми и Солнцем. Однако подобострастное уважение, оказываемое микадо, предназначалось скорее идее, имени, а не реальному человеку, ибо Тэнси-сама был невидимым «уединившимся божеством»; народные поверья утверждали, что ни один смертный не мог увидеть его лицо и не упасть замертво[62]. Невидимость и ореол таинственности придавали легенде о божественном происхождении микадо огромную силу. Однако кокудзо, которого видели много людей и который нередко путешествовал у всех на виду, получал в своей провинции почти такие же знаки почтения. Поэтому его материальная власть, хотя он редко пускал ее в ход, не уступала власти самого даймё Идзумо. Она была настолько велика, что сёгунат предпочитал не ссориться с кокудзо. Предок нынешнего гудзи однажды даже воспротивился великому тайко Хидэёси, отказавшись выполнить указание о предоставлении войска, надменно ответив, что он не подчиняется приказам человека заурядного происхождения[63]. Этот отказ обернулся конфискацией большой доли владений семейства, однако реальная власть кокудзо оставалась неизменной до наступления новой цивилизации.

Среди многих сотен аналогичных историй можно выделить два небольших рассказа, иллюстрирующих почтение, которое раньше оказывали кокудзо.

Однажды жил-был мужчина, который, уверовав, что он разбогател милостью Дайкоку из Кицуки, решил выразить свою благодарность, подарив кокудзо красивую одежду.

Кокудзо вежливо отклонил дар, но набожный поклонник не унимался и заказал наряд портному. Портной, закончив работу, затребовал такую высокую плату, что у заказчика полезли глаза на лоб. Когда портного спросили, почему он назначил такую непомерную цену, тот ответил: «Изготовив одежду для кокудзо, я больше не имею права шить наряды для простых людей. Поэтому мне нужна достаточная сумма денег, чтобы не бедствовать до конца жизни».

Вторая история насчитывает сто семьдесят лет.

Среди самураев клана Мацуэ во времена Нобукори, пятого даймё из семейства Мацудайра, был некий Сугихара Китодзи, находившийся в Кицуки по каким-то военным делам. Кокудзо ценил его и часто играл с ним в шахматы. Однажды вечером во время игры самурай застыл, словно парализованный, не в силах вымолвить ни слова или пошевелиться. На мгновение поднялся переполох, но кокудзо сказал: «Мне известна причина. Мой друг курит, и, хотя мне не нравится табачный дым, я не хотел говорить ему об этом и портить ему удовольствие. Однако ками, заметив мое раздражение, разгневался на него. Я сейчас все исправлю». Кокудзо произнес какие-то волшебные слова, и самурай немедленно пришел в себя.

Часть 19

Мы опять путешествуем сквозь безмолвие святой земли туманов и легенд. Дорога извивается между зелеными просторами полей зреющего риса, усеянных белыми точками молитвенных стрел и обрамленных голубыми и зеленеющими пиками гор, носящих имена богов. Кицуки остался далеко позади. Но у меня перед глазами, словно во сне, до сих пор стоит широкая аллея, длинная череда торий с массивными симэнава, величественный лик гудзи, добрая улыбка Сасы и девушка-жрица в белоснежной одежде, исполняющая прекрасный воздушный танец. Мне чудятся хлопки в ладоши, напоминающие шум горной реки. Я не в силах сдержать восторг, ведь мне было позволено увидеть то, чего не удостоился видеть ни один иностранец, – внутренние покои самого древнего святилища, священные культовые предметы и старинные ритуалы незатейливого поклонения, заслуживающие пристального внимания антрополога или эволюциониста.

Однако посещение Кицуки не сводится к осмотру одного-единственного великолепного храма. Кицуки – живой центр синто, жизненный пульс древней веры, стучащий с такой же силой в XIX веке, как и в неведомом прошлом, в эпоху до появления «Кодзики», написанной языком, на котором никто больше не говорит, но представленной в современной редакции[64]. Буддизм, меняющий свой облик и медленно умирающий, возможно, уйдет из современной Японии, куда он в любом случае попал как чужая вера, однако синтоизм, неизменный и живучий, по-прежнему господствует повсюду в стране своего рождения и со временем как будто приобретает все больше достоинства и силы[65]. Буддизм опирается на обширную теологию, глубокую философию и безбрежное, как океан, литературное наследие. У синтоизма нет ни философии, ни морального кодекса, ни метафизики, но тем не менее благодаря своей нематериальности он успешно противостоит вторжению западной религиозной мысли лучше любой другой восточной конфессии. Синтоизм приемлет западную науку, оставаясь в то же время стойким оппонентом западной религии. Западные фанатики, ведущие борьбу с синтоизмом, с удивлением замечают, что сила, сводящая на нет все их старания, носит магнетическую природу и неодолима, как воздух. Наши лучшие умы так и не смогли, по сути, точно определить, что такое синтоизм. Одни видят в этой вере простой культ предков, для других она выглядит сочетанием культа предков и поклонения природе, третьи вообще не считают синтоизм религией, а в глазах миссионеров наиболее безграмотного толка он предстает сквернейшей формой язычества. Неспособность объяснить суть синто, несомненно, связана с тем, что синологи ищут ответ в священных книгах этой веры «Кодзики» и «Нихонги», составляющих ее историю, в молитвеннике «Норито», в комментариях великих знатоков этой религии Мотовори и Хирата. Однако реальный синтоизм живет не в книгах, не в ритуалах и не в заповедях, а в народном сердце, для которого он остается высшим эмоциональным выражением, одновременно бессмертным и вечно молодым. За поверхностным набором чудаковатых суеверий, бесхитростных мифов и причудливого волшебства скрывается могучая духовная сила, душа народа с ее побуждениями, энергией и интуицией. Желающий узнать, что есть синто, должен познать эту таинственную душу, для которой чувство красоты, сила искусства, пламень героизма, притягательность верности и религиозные чувства стали неотъемлемой, постоянной, бессознательной, инстинктивной частью бытия.

В стремлении познать душу Востока, объединяющую радостную любовь к природе и жизни, даже неуч способен различить ее странное сходство с душой Древней Греции. Я верю, что когда-нибудь смогу рассказать о великой живой силе той веры, которая сейчас называется синто, но в древности называлась Ками-но-мити или Путь богов.

Глава девятая

В