Зов Гималаев. В поисках снежного барса - Билл Крозье

С армией путешествовал корреспондент The Times Персиваль Лэндон, и он регулярно посылал в Лондон депеши. Впоследствии он написал книгу «Открытие Тибета», ставшую бестселлером. Он весьма точно описал состояние упадка, в котором пребывала Лхаса, и нищету местных жителей. Как и остальные европейцы, он пришёл в восторг от Поталы, с её величественными красными и белыми стенами и одной тысячью комнат.

Эдмунд Кандлер, корреспондент The Daily Mail, в битве под Гуру потерял руку: неприятель отрубил её мечом. Несмотря на это, журналист не перестал любить Тибет и о Потале написал, что дворец «превзошёл самые смелые его ожидания тибетофила. Золотые купола сияли на солнце, как языки пламени». Это был «не дворец на горе, но гора-дворец».

Янгхазбенд выяснил, что бог-царь, тринадцатый далай-лама, скрылся из города – ему помог бурятский монах Агван Доржиев, который уже доставил массу неприятностей вице-королю: Доржиев был российским подданным и докладывал о своей деятельности в Санкт-Петербург. Янгхазбенду пришлось вести переговоры с высокопоставленным тибетским монахом, которому далай-лама передал бразды правления: англичане называли этого человека Ти-Римпоче.

Начались напряжённые переговоры, и итогом их явился документ на тибетском, английском и китайском языках – Лхасская конвенция, подписанная 7 сентября в зале Дурбар дворца Потала и заверенная печатью далай-ламы. С таким исходом переговоров Янгхазбенд был волен покинуть Тибет.

Накануне ухода англичан из Лхасы Ти-Римпоче явился к ним с дарами. Они с Янгхазбендом научились уважать друг друга, и английскому полковнику была преподнесена в подарок небольшая бронзовая статуэтка Будды. Янгхазбенд так рассказывает об этом в своей книге «Индия и Тибет», опубликованной в 1910 г.:

«На следующее утро перед выступлением ко мне с визитом пришёл Ти-Римпоче и каждому из нас подарил изображение Будды. Он ходил также к генералу Мак-Дональду и подарил ему похожую вещицу. Он был весь исполнен благости и в тот момент походил на киплинговского ламу из “Кима” больше, чем любой другой тибетец, какого я встречал. Нам дали понять, что дар образа Будды от столь высокого ламы тем, кто не является буддистами, – редкий комплимент. Встав с места и подав мне подарок, старый почтенный регент сказал чрезвычайно внушительно, что не владеет сокровищами мира, а потому может одарить меня лишь этой простой статуей. Всякий раз, глядя на образ Будды, он думал только о мире и надеялся, что, глядя на статуэтку, я и на Тибет взгляну по-доброму. Когда добряк сказал эти слова, я почувствовал, будто участвую в религиозной церемонии, – и порадовался, что все политические перипетии подошли к концу и мы можем расстаться как друзья, как человек с человеком…

…Добравшись до лагеря, я разыскал уединения у горного склона и дал волю чувствам, переполнившим меня в столь богатое событиями время. Задача моя была выполнена, и все тревоги оставили меня. Окружение было созвучно моим чувствам: безоблачное небо было окрашено в чудесно-голубой, горы медленно заливал лиловый свет, и, глядя перед собой, я видел священный город, вновь одетый диковинной пурпурной дымкой, – больше не нужно было бояться ненависти, таящейся в его стенах. Оттуда доносилось лишь доброе слово ламы, слово о мире. Таким памятным было это прощальное слово, таким теплом оно меня окутывало: слыша вкрадчивый шёпот этого осеннего вечера, исполненного грёз, я, сам того не замечая, исполнился пьянящим чувством восторга и благосклонности. Мой мгновенный восторг всё рос и рос, пока не охватил меня всего с самой чрезвычайной силой. Никогда более я не замыслю зла, никогда более не найду врага в человеке. Всю природу, всё человечество заливал ослепительный розовый свет, и будущее казалось мне исполненным только солнца и счастья. Сколь редки такие мгновения – сколь быстро они блекнут в ежедневных делах и заботах, в утилитарном существовании. Но только эти редкие и быстротечные мгновения и суть реальность. В них одних человек постигает настоящую жизнь. Всё прочее – пусто, эфемерно. И тот единственный час, когда мы уходили из Лхасы, стоит всего остатка жизни».

Тибет, Лхаса и буддизм странно, но благотворно повлияли на авантюриста и воина. Духовное откровение, которое он испытал, круто изменило его жизнь. В 1942 г., когда сэр Фрэнсис Янгхазбенд умер в возрасте семидесяти девяти лет, его гроб несли по сельскому Дорсету со статуэткой Будды на крышке – той самой, что подарил ему старый друг-лама тридцать восемь лет назад.

26 мая, вторник

Я проснулся в Лхасе с заложенным носом – от высоты. Сегодняшний день был отведён на осмотр города, и в половине девятого утра Норбу зашёл за мной в отель. Мы подъехали к парку неподалёку от Поталы. У ворот обнаружилась очередь, которая, впрочем, быстро двигалась. Среди посетителей лишь немногие были европейцы: я прежде не видел в Лхасе столько туристов из Китая. Норбу поделился, что местные гиды зовут их «москитами», «потому что их много и они страшно надоедливы».

На паломническом маршруте вокруг дворца было особенно людно. Оказывается, день был особенный, благоприятный, предпраздничный: через несколько дней день рождения Будды. Норбу также упомянул, что наступает канун шестьдесят четвёртой годовщины «освобождения». «Вы хотите сказать “вторжения”?» – переспросил я, и он ответил, что не поспоришь.

Пройдя через очередной КПП, мы начали подъём по лестнице Поталы: в тот период местным гидам не запрещалось входить во дворец. Высота не слишком докучала нам: главное было подниматься не спеша. А вот некоторым туристам пришлось тяжеловато. Экскурсия выдалась отличная: я очень старался запомнить последовательность комнат. Фотографировать, как всегда, не дозволялось.

Посетив Поталу, мы дошли до ресторана «Новая Мандала», обсуждая по дороге «Соглашение из 17 пунктов», фильмы «Семь лет в Тибете» и «Кундун» и другие интересные темы. Норбу сказал, что друзья думали послать ему диск «Кундуна», но потом решили, что «слишком опасно».

После обеда мы дошли пешком до Джоканга, самого почитаемого храма в Тибете. Там, как всегда, толпился народ. Поскольку день был памятный, во дворе перед главным входом стояли сотни торма – масляных статуй. Группы с гидом пускали вне очереди, в отличие от многочисленных паломников: это в большинстве своём были люди из деревень или кочевники, которые проделали долгий путь, чтобы почтить святыню.

Внутри было темно и пахло благовониями, помещение освещали тысячи масляных ламп, которые постоянно поддерживали горящими. От брызг топлёного масла дверь была липкая и засаленная. Мы шли от придела к приделу. Пилигримы клали на алтарь подношение – немного денег – и вливали в лампы растопленное масло из своих больших китайских бутылок.

Я подошёл к статуе Джово: