Когда женщины правили Пятой авеню. Гламур и власть на заре американской моды - Джули Сэтоу

душе он желал помочь ей укрепить самооценку, воодушевить – так же, как он поддерживал Джеки и ее авиаторские амбиции. Поначалу Гортенс взялась за работу в «Бонвит Теллер» с энтузиазмом, наслаждаясь новым делом, радуясь вовлеченности в жизнь магазина и даже открыто заявляя, что гордится своими достижениями. Чтобы умерить дискомфорт, который доставлял ей ярлык «деловой женщины», она подстроила стиль своей работы под глубоко понятную ей парадигму, хорошо согласующуюся с ее образом себя самой. Она неуклонно следовала концепции, что от президента универмага требуются те же подобающие хорошей жене умения и навыки, которые она всегда в себе пестовала, – только в более широком масштабе. Радушно встречать покупателей в «Бонвит Теллер», – утверждала она, – сродни тому, как хозяйка принимает коллег мужа, пришедших в гости на ужин.

Но поддерживать видимость благополучия годами невозможно. Флойд женился на Джеки, сыновья разъехались, и у Гортенс осталась лишь работа, которая служила слабым утешением. Поразмыслив, Гортенс решила, что карьера – это не то, чего хотела она сама, а то, что ей навязали. Она окинула взглядом десятилетие, посвященное «Бонвит Теллер» сначала в качестве консультанта, а затем – президента и председателя совета, и глубоко возненавидела свою долю; семя сожаления с годами проросло и превратилось в цветущую пышным цветом враждебность. Придя к выводу, что она сваляла дурака, Гортенс принялась демонстративно, публично развенчивать саму идею женской карьеры.

«Я никогда не рассуждаю о том, чего не знаю лично, – сказала она одному журналисту. – Когда женщина начинает работать, она становится вся такая важная, независимая». Далее – продолжает она – муж такой женщины «теряет уверенность в себе. Он начинает думать: “Видимо, во мне она больше не нуждается”»[519]. Гортенс была отнюдь не единственной, кто высказывал подобные взгляды. В военные годы презрение к женскому труду вне стен дома временно поставили на паузу, но стоило улечься пыли на полях сражений, как этот нарратив возобновился с новой силой, и прекрасная иллюстрация тому – вся культура 50-х, которая прославляла женщину как хранительницу домашнего очага. «В Америке делают слишком сильный упор на важности карьеры для женщины, и это угрожает благу страны, – заявляла Гортенс. – Слишком многие из нас начинают считать работу по дому нудной каторгой. Необходимо объяснить женщинам, что величайший их вклад в мироздание – сидеть дома и как следует воспитывать детей»[520].

Ее ощущение раскаяния усугубит болезненное сползание Стенли, старшего сына, в алкоголизм. Его жена, вдоволь настрадавшись и отчаявшись убедить его завязать с выпивкой, в итоге оформила развод. На 41-й день рождения сына в феврале 1957 года Флойд традиционно поздравил его чеком, который сопроводил письмом. «В этом возрасте настоящая жизнь только начинается, – писал Флойд, – так считают почти все. Надеюсь, твоя предыдущая жизнь отойдет на второй план на фоне успехов следующих лет»[521]. Но эти надежды не сбылись. Всего через пару недель Стенли попал в нью-йоркскую больницу, и Флойд распорядился, чтобы врачи не жалели никаких средств на лечение сына, а внукам наказал не навещать отца, дать ему отдохнуть. Но отдых – отнюдь не то, чего желал Стенли; все, чего ему хотелось – это выпить и уверенно шагать к самоуничтожению.

После развода Гортенс и Флойд переписывались редко. Все их общение сводилось к ограниченному кругу неизбежных вопросов – семейные финансы или дети – и осуществлялось через адвокатов и других посредников. Если Флойд хотел обратиться к Гортенс напрямую, он надиктовывал сухой безликий текст секретарше, которая отпечатывала его на машинке и отправляла почтой. Но когда Стенли оказался в больнице, Гортенс послала бывшему мужу редкое личное письмо. «Дорогой Флойд! – написала она на бумаге отеля “Дрейк”, где в то время жила. – Не стесняйся обращаться ко мне в любое время, если понадобится – все прощается в час общей любви и тревог». Обращаясь к теме своей веры, она продолжала: «Я знаю, что жизнь, совершенная жизнь, дана Стенли Богом, и еще я знаю, что Бог никогда нас не оставит, никогда не подведет, если мы не забудем, что Он рядом, что Он – наша надежда и упование». И подписала: «Люблю всегда, Тенни»[522]. Ответил ли Флойд – нам неизвестно. Через десять дней после поступления в больницу Стенли умер от осложнений, связанных с алкоголизмом.

* * *

Гортенс покинула «Бонвит Теллер» в 1940 году, оставив его в наивыгоднейшей игровой позиции. Продажи универмага на тот момент составляли 10 млн долларов (почти 210 млн в сегодняшних ценах). Этот показатель превзошел прошлый рекорд, зафиксированный в 1928-м на пике биржевого бума, а если сравнивать с продажами при самом Бонвите, то рост и вовсе достиг 185 процентов. Однако появление дискаунтеров и прочие непростые отраслевые обстоятельства плохо отразились на доходах. В 50-е годы, когда в гражданскую сферу пришли новые технологии, разработанные еще во время войны, повышение эффективности стало одним из главных вопросов повестки дня. Наблюдалось массовое слияние розничных компаний. Через все крупнейшие американские универмаги проходил один и тот же круговорот управленческого состава: человек мог занимать какой-то руководящий пост в одном универмаге, затем перейти в другой, а порой – и в третий. За десять лет после ухода Гортенс «Бонвит Теллер», как и его конкуренты, претерпел несколько кадровых перестановок, наблюдая, как появляются и исчезают очередные топ-менеджеры, – кто-то из них задерживался на пару лет, а кому-то хватало и пары месяцев.

В 1956 году владельцем стал Макси Джармен, ментор Джеральдины в «Генри Бендель». После ухода Гортенс репутация универмага катилась по наклонной – многие из десятков открытых им филиалов работали в убыток. Макси огорченно наблюдал, как приходят и уходят новые руководители, а показатели не меняются. Немногочисленными подразделениями, которые продолжали вселять оптимизм, были филадельфийские магазины «Бонвит Теллер», чьи результаты значительно опережали другие филиалы. Работой этих магазинов руководила женщина по имени Милдред Кастин. В итоге в 1965 году Макси перебросил Милдред в Нью-Йорк – на пост президента «Бонвита». «И 24 часов не прошло, как начались перемены», – сообщала «модная» журналистка Юджиния Шеппард[523]. Первым делом Милдред закрыла большинство традиционных отделов, чтобы полностью их реформировать. Она создала «Эспрессо-шоп» с одеждой, доступной кошельку юных покупательниц, «Сафари-рум» для клиенток, ориентированных на авангард, и «Дизайнерский салон» для состоятельных женщин, подыскивающих элегантную вечернюю одежду.

Милдред – как и Джеральдина – обладала особым чутьем на талантливых модельеров, и именно от нее получил свой первый крупный заказ никому тогда еще не известный Кельвин Кляйн. Абсолютный новичок, он, чтобы доставить свой товар в «Бонвит Теллер», «одним субботним утром сам катил стойку с вещами по Пятой авеню, – вспоминал он в беседе с журналисткой из “Нью-Йорк Таймс”. – Это было даже коллекцией не назвать – просто осенние пальто и платья. Она [Милдред] оказала