Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

1759 год

Проведя целый вечер с Манон Балетти, я весь следующий день был у мадам дю Рюмэн. Я не мог не чувствовать, чем обязан ей, в то время как она по внушению своего прекрасного сердца полагала, что никакие награды, коими осыпала она меня, не могут быть достаточным вознаграждением за предсказания моего оракула. Как при немалом уме и здравом во всех отношениях рассудке могла она впадать в таковые заблуждения, оставалось для меня загадкой. Мне было бесконечно жаль, что нет никакой возможности образумить ее. Будучи вынужденным обманывать эту женщину, я чувствовал себя несчастным, особливо по той причине, что именно вследствие сего обмана я и пользовался ее уважением.

Пребывание в тюрьме отворотило меня от Парижа, а судебная тяжба породила таковое озлобление, которое сохранилось и до сего дня. Всякий раз чувствовал я себя словно на пытке, когда принужден был заниматься хлопотами, тратить деньги на адвокатов и терять драгоценное время, которое, по моим понятиям, не может почитаться хорошо употребленным, если не доставляет мне удовольствий. Находясь в расстроенных чувствах, почел я за наилучшее обосноваться с должной независимостью, чтобы самому распоряжаться собственными своими наслаждениями. Прежде всего решился я покончить со всеми делами в Париже, вторично съездить в Голландию, дабы пополнить свои средства и, вложив их в пожизненную ренту на две персоны, жить вдали от всех забот. Этими персонами должны были быть я сам и моя жена, каковой желал я видеть Манон Балетти, что составляло предел ее мечтаний, ежели бы я согласился начать с заключения супружества.

Я продал своих лошадей, экипажи и всю мебель и, кроме того, поручился за моего брата, который принужден был сделать долги, но не сомневался в скорой выплате оных, поелику работал над несколькими картинами сразу, коих нетерпеливо ожидали богатые заказчики. Я простился с Манон, заливавшейся слезами, поклявшись от всего сердца не замедлить с возвращением и жениться на ней.

Завершив все приготовления к отъезду, я покинул Париж, имея при себе на сто тысяч франков верных векселей и на такую же сумму драгоценностей. Я ехал один в двухместной почтовой коляске, предшествуемый Ле Дюком на верховой лошади. Этот Ле Дюк был двадцативосьмилетний испанец, весьма смышленый и пользовавшийся моим расположением, так как причесывал меня лучше прочих. Я никогда не отказывал ему в какой-либо милости, которую можно было доставить, истратив немного денег. Кроме него, я имел в качестве курьера хорошего швейцарца.

Я выехал 1 декабря 1759 года, и было уже холодно, но коляска плотно закрывалась, что позволяло читать с достаточным удобством. Я взял Гельвециев трактат «Об уме», который не имел еще времени прочесть.

В Брюсселе я задержался на два дня, оттуда направился прямым путем в Гаагу и остановился у «Принца Оранского». Спросив у хозяина, из каких персон состоит его табльдот, я получил ответ, что это генералы и высшие офицеры ганноверской армии, несколько английских дам и некий князь Пикколомини с женой. Это побудило меня присоединиться к столь хорошему обществу. Не будучи никому известен, назначил я себе роль простого наблюдателя и по преимуществу следил за самозваной и достаточно привлекательной итальянской княгиней, а более всего за ее мужем, который показался мне знакомым. В разговоре упомянули знаменитого Сен-Жермена, остановившегося, как оказалось, в этом же трактире.

Я вернулся к себе в комнату и уже хотел ложиться, когда явился мой князь Пикколомини и расцеловался со мною как со старинным знакомцем.

– По вашему взгляду я понял, что вы узнали меня. И я сразу признал вас, несмотря на прошедшие шестнадцать лет после того, как мы встречались в Виченце. Завтра вы можете сказать всем, что мы узнали друг друга и что я не князь, а всего лишь граф. Вот мой паспорт от короля неаполитанского. Прошу, взгляните на него.

В продолжение сего торопливого монолога я не мог вставить ни слова и, сколько ни вглядывался в лицо моего собеседника, не мог понять, когда и при каких обстоятельствах я видел его. В паспорте значилось имя Руджиеро ди Рокко, графа Пикколомини, и тогда я вспомнил, что человек с этим именем занимался ремеслом учителя фехтования в Виченце.

– Поздравляю вас с тем, что вы оставили прежнее свое занятие. Теперешнее, без сомнения, много лучше.

– Я был принужден тогда к этому, дабы не умереть от голода, – ведь мой жестокосердный отец ничего не давал мне. Пришлось переменить имя, чтобы не позорить фамильной чести. Со смертью отца я получил наследство и женился в Риме на той даме, которую вы видели.

– У вас недурной вкус. Она красавица.

– Ее почитают таковою, и женился я по любви.

В заключение разговора он пригласил меня назавтра после обеда к себе в комнату, присовокупив без дальнейших церемоний, что у него за фараоном собирается хорошее общество и, ежели я пожелаю, он возьмет меня в половину. Я поблагодарил его и обещал быть.

С раннего утра отправился я засвидетельствовать свое почтение графу Аффри, который после смерти правительницы Нидерландов принцессы Оранской исполнял обязанности посланника Его христианнейшего Величества. Он принял меня с отменной любезностью, но предуведомил, что если я приехал в Голландию ради выгодных сделок для правительства, то лишь напрасно потеряю время, ибо действия генерального контролера совершенно лишили нацию всякого кредита и в ближайшее время ожидают полного банкротства.

– К крайнему моему сожалению, – добавил он, – этот господин Силуэт оказывает королю дурные услуги. Напрасно он говорит, что платежи отсрочены лишь на год. Все возмущены.

Затем он спросил меня, знаком ли мне некий граф де Сен-Жермен, недавно прибывший в Гаагу.

– Он претендует произвесть от имени короля заем на сто миллионов. Когда меня спрашивают об этом человеке, я принужден отвечать, что не знаю его, ибо боюсь оказаться скомпрометированным. Вы понимаете, такой ответ с моей стороны лишь вредит его негоциациям. Впрочем, сие не моя вина. Почему не предоставил он письмо герцога де Шуазеля или госпожи маркизы? Подозреваю, что это самозванец. Во всяком случае, не позднее двух недель кое-что прояснится.

Я рассказал ему все известное мне об этом воистину необыкновенном человеке. Графа немало удивило, что король дал ему место в Шамборе, но претензии Сен-Жермена на секрет выплавления алмазов развеселили его, и он сказал, что теперь-то не может быть и речи о ста миллионах. При расставании г-н д’Аффри пригласил меня назавтра к обеду.

Я вернулся в трактир и просил доложить обо мне графу де Сен-Жермену, который держал у себя в передней двух гайдуков[114].

– Вы