Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

к жизни общим смехом всех присутствующих. Теперь уже пришел черед моего вертопраха кусать губы. Далее разговор переходил с предмета на предмет и коснулся графа д’Альбемарля. Англичане восхваляли его, утверждая, что, будь он жив, не было бы войны между Францией и Англией. Может быть, оно и так, но сего нельзя утверждать с уверенностью, ибо с давних времен обе великие нации никак не постигнут, сколь им выгодно жить в добрососедстве. Один из англичан стал превозносить графскую любовницу Лолотту. Касательно сего я сказал, что знавал эту прелестную особу и она, как никакая другая, заслужила честь стать графиней д’Эронвилль. Известный сочинитель, генерал-лейтенант граф д’Эронвилль недавно женился на ней.

Не успел я произнесть последнее слово, как мой вертопрах со смехом подтвердил, что Лолотта и вправду женщина редких достоинств, так как сам он спал с ней. Негодование и гнев переполнили меня. Я схватил салфетку и, замахнувшись на него, воскликнул: «Наглый лжец!» Он поднялся и встал возле камина. По темляку[117] на его шпаге я понял, что это офицер.

Присутствующие как бы не заметили происшедшего и еще некоторое время продолжали говорить о том и о сем. Затем все встали из-за стола и вышли.

Противник мой сказал своему приятелю, что они увидятся в комедии. Я еще сидел за столом, ожидая, пока все выйдут. Когда мы остались одни, я поднялся, в упор посмотрел на него и, не сомневаясь, что он последует за мною, вышел из трактира. Пройдя некоторое расстояние, я обернулся и увидел его за собой шагах в пятидесяти.

Я дошел до леса и остановился в удобном месте, он же, приблизившись шагов на десять, обнажил шпагу, что оставило мне время спокойно приготовиться. Схватка была недолгой, ибо едва он коснулся моей шпаги, я своим неотразимым ударом справа принудил его отступить. Он получил рану в грудь, к счастью достаточно большую, чтобы дать выход крови. Я подбежал к нему с опущенной шпагой, но помощь моя была не нужна. Он сказал, что возьмет у меня реванш в Амстердаме, но встретились мы только через пять или шесть лет в Варшаве. Потом я узнал, что его звали Варнье, но он ли был председателем Конвента[118] при гнусном Робеспьере, мне неизвестно.

Я вернулся только после комедии и узнал, что мой француз провел у себя в комнате час с хирургом, после чего, сопровождаемый своим приятелем, уехал в Роттердам. Ужин прошел весело и за приятной беседой, но о нашем деле не было произнесено ни слова. Единственно, не помню уж по какому поводу, одна английская дама сказала, что человек чести не должен никогда выходить к табльдоту, если он не готов драться. По тем временам это была святая истина, ибо за одно неправильно понятое слово приходилось браться за шпагу и подвергать себя всем превратностям дуэли. В противном случае на тебя стали бы показывать пальцем даже женщины.

Не имея более в Гааге никаких дел, я на следующий день еще до света отправился в Амстердам. Останавливался я только для обеда и встретил сэра Джемса Вальполя, который рассказал мне, что уехал из Амстердама вчера вечером, через час после того, как сдал прекрасную графиню на руки ее мужу. Он уже успел сильно наскучить ею, поелику ему уже не оставалось желать ничего более от сей женщины, которая при виде открывающегося кошелька готова была отдать более, чем имела на самом деле. В Амстердам я приехал только к полуночи.

XIX

Кёльнская бургомистерша

1760 год

Я ненадолго остановился в Утрехте, а через день к полудню был уже в Кёльне, без задержки, но не избегнув опасности.

В полулье от города на меня напали пятеро дезертиров с криками: «Кошелек или жизнь!» Я выхватил пистолет и, направив на почтальона, пригрозил угостить его зарядом, если он не пустит лошадей галопом. Бандиты дали залп по экипажу, но никого не задели. Правда, они не осмеливались стрелять в почтальона.

Если бы, как это делают англичане, у меня был при себе легкий кошелек нарочито для грабителей, я, конечно, бросил бы его беднягам. Но поскольку недостало времени выделить причитающуюся им долю, я рискнул жизнью, дабы не оказаться совершенно ограбленным. Мой испанец никак не мог взять в толк, каким образом он остался без царапины, хотя пули свистели около его ушей.

В Кёльне стояли на зимних квартирах французы, и меня поместили в «Золотом Солнце». Первым человеком, которого я увидел, войдя в залу, был граф де Ластик, племянник мадам д’Юрфе. Он встретил меня с отменным вниманием и предложил сопроводить к г-ну де Торси, командовавшему гарнизоном. Я согласился, и сего последнего вполне удовлетворило письмо графа д’Аффри. Я рассказал ему о происшествии на дороге, и он поздравил меня со счастливым исходом, но с чисто военной откровенностью посетовал на мое безрассудство:

– Вы ставили слишком много ради денег и могли остаться без ноги или руки, а это ничем не восполнимо.

Я отвечал, что, презирая опасность, часто тем самым уменьшаю оную. Мы посмеялись, и он добавил, что, если я не очень спешу, он постарается доставить мне удовольствие видеть сих бандитов на виселице.

– Я предполагаю выехать завтра, и удержать меня может отнюдь не любопытство видеть казнь нескольких негодяев. Подобные развлечения совершенно не в моем вкусе.

Г-н де Ластик уговорил меня отправиться в театр, и, рассчитывая быть представленным некоторым дамам, я посвятил час своему туалету.

Напротив моей ложи сидела красивая женщина, несколько раз взглянувшая в мою сторону. Этого было более чем достаточно, дабы возбудить мое любопытство, и я обратился к г-ну де Ластику с просьбой представить меня. Сначала мы подошли к графу Кетлеру, генерал-лейтенанту австрийской службы при штабе французской армии, а потом к той очаровательной даме, чья красота поразила меня с первого взгляда. Я был встречен милой улыбкой, и она сделала несколько вопросов о Париже и Брюсселе. Однако весь ее вид отнюдь не свидетельствовал, что она придает хоть малейшее значение тому, что я отвечал. Зато ее весьма занимали кружева и украшения, которые были на мне.

Сначала, подобно всем людям, встретившимся впервые, мы беседовали о том о сем, но вдруг она совершенно неожиданно, хотя и с безупречной вежливостью, спросила, сколь долго я намереваюсь оставаться в Кёльне.

– Назавтра я уже предполагаю переправиться через Рейн и, возможно, буду обедать в Бонне.

Сей ответ, сделанный мною, как и сам вопрос, вполне безразличным тоном, по