Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Многие бросали все и уезжали из города. Фаэтонщики брали тысячи рублей из Тифлиса до Владикавказа. Тех, кто ехал по Военно-грузинской дороге, грабили разбойники. И беженцы приезжали во Владикавказ раздетыми и обобранными дочиста. У нас на курсах говорили, что здесь раненые валяются на улицах и некому их перевязывать и уносить в госпитали, – говорила одна из сестер.

– На улицах если они и валялись, то недолго, вероятно. А перевязывать уже в госпитале действительно было некому! И раненым по неделе и больше не меняли повязки. Раны так загнаивались, что тяжело было перевязывать их, – рассказываю я, а сестры тяжело вздыхают. – Слава богу, теперь всех перевязывают каждый день и вовремя! Вы не жалейте, что мало осталось раненых. Навезут! На всех хватит! Война еще не кончилась…

Вечером муж сказал мне, что транспорт сегодня весь день перевозил тифозных. Один госпиталь отвели специально для сыпнотифозных. Их очень много, и с каждым днем количество будет увеличиваться. Теперь тиф пойдет гулять!

Весь январь прошел более или менее спокойно. Раненые поступали, но сравнительно немного. Госпитали почистились и навели обычный порядок после декабрьских боев и тысяч раненых. Сегодня муж говорил, что в окончательном подсчете его транспорт вывез за время боев больше шести тысяч раненых. В два раза больше, чем другие транспорты вывезли за это же время.

На другой день, когда я вернулась из госпиталя, мужа не было дома. Гайдамакин сказал, что он пошел в штаб.

– Зачем ты ходил в штаб? – спросила я мужа, когда он вернулся домой.

– Вызвал нас, всех старших врачей, дежурный генерал для того, чтобы сговориться о том, который из транспортов послать на Ардаганское направление. Он спросил нас, не пожелает ли кто добровольно поехать туда. Все, кроме меня, сразу «пустили слезу», что они-де не знают местности, потому что они не кавказцы: «а вот доктор Семин здешние места знает хорошо. Он старый кавказец и жил в Карсе долго».

– Ну, а дальше что?

– Да что дальше! Конечно, я согласился! В конце концов, не все ли равно, где работать! Везде война, везде такие же солдаты! Конечно, другие думают иначе. Вон, доктор Хлебников говорил мне по дороге, когда мы шли с ним в штаб, что он нашел маленький домик и хочет выписать к весне жену. А другой сказал, что у него очень хорошенькая квартирка и ему жаль ее бросать. И тоже выписывает жену. «Хочется пожить по-семейному», – сказали они. Что можно возразить против этого? Они все мне завидуют, что ты со мной. Сколько раз говорили: «Что вам война! Жена с вами! Не все ли вам равно, сколько лет война продлится!..»

Мне как-то жалко стало покидать Сарыкамыш. Много мы пережили в нем, и он стал каким-то близким. Да и обжились. Здесь я работаю в хорошем госпитале. Узнала врачей и сестер. Теперь бы только работать! А тут опять надо уезжать в какое-то дикое и незнакомое место, где все разрушено турками.

– А когда выступать? – спросила я мужа, который тоже был в грустном настроении.

– Вот как закончим всю отчетность и хозяйственные дела. Через несколько дней, я думаю, можно и выступить. – Он казался расстроенным и некоторое время молчал. Потом встал, прошелся по комнате, дымя папиросой, и сказал: – Сколько бы человек ни был полезен, но, если он не бегает, не хлопочет за себя и не заискивает перед начальством, то, в конце концов, его все равно сведут на нет! А вот такие, – он показал рукой на улицу, – всегда устроят наилучшим образом свои дела. Они каждый день у начальства на глазах; всегда много говорят о своих делах. А я никого в штабе не знаю; был там два-три раза, да и то, когда меня туда вызывали. А другие – там свои люди! До войны я как-то мало сталкивался с начальством, которое любит поклонение. Я не привык ни заискивать, ни угождать кому-нибудь. И теперь, во время войны, я все так же держался вдали от имеющих власть. Я не забегаю, не прошу ни за себя, ни за других, не устраиваю своих личных делишек. Мои начальники знают меня только по номеру моего транспорта. Никаких других отношений у меня с ними нет.

Меня его слова, полные горечи и обиды, удивили. Я никогда не думала, что среди врачей существуют такие люди. Тем более что врачи всех санитарных транспортов, работающих в Сарыкамыше, всегда бывали у нас и за стаканом вина высказывали дружбу к моему мужу. Бедный, родной мой Ваня! Сам всегда меня предостерегал: будь осторожна, ты людей совсем не знаешь, а люди все мерзавцы! А тут не видел того же самого. Чем эти врачи лучше простого солдата Ткаченко, который снимал с турецких трупов башмаки, чтобы продать их, а деньги послать жинке на улучшение хозяйства. Так же и коллеги мужа устраивают свои личные дела. Они готовы перешагнуть через кого угодно, только бы намеченная цель была достигнута. У одного доктора – хорошая квартира, жалко бросать, у другого – присмотрен домик для приезда жены. А в Ардаган пусть едет доктор Семин. В этот Ардаган, где нет ни одного целого дома; где в каждом доме еще валяются трупы зарезанных целыми семьями армян, где все окна выбиты, двери сорваны, полы, потолки и вообще все дерево сожжено, а вместо домов стоят только полуразвалившиеся саманные стены. Доктор Семин – он с женой! Ему все равно, где ни жить! И вот каждый вечер эти милые коллеги заходят к этому самому доктору Семину выпить стаканчик вина и погреться. Так они и говорили: «К вам тянет! У вас тепло и уютно, совсем по-семейному!»

Ваня, мой милый! Он все хочет найти справедливость! А кому она нужна? И где ее можно искать?! Очень мне стало тяжело и грустно от этих дум.

– Ты, Тина, что загрустила? Не хочешь из Сарыкамыша уезжать? – спросил муж, видя, что я все молчу.

– Нет! Пускай остаются здесь все эти «коллеги»! Ты прав! Везде те же русские солдаты, и везде они нуждаются в нашей помощи! В Ардаган так в Ардаган! Будем и там работать! – храбро говорю я.

– А в Ардагане сейчас очень скверно! Город почти разрушен; трудно будет найти даже комнату. Что уцелело от турецкого разгрома, то все уже занято войковыми частями. А в штабе сказали, что там раненых мало. Больше всего тифозных… Но… – сказал он и остановился, смотря на меня. Его прекрасные глаза были грустны. – Знаешь, Тина, хотя временно, но нам сейчас придется расстаться! Я поеду туда сначала один. А ты поезжай домой,