Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Все знают семейный быт и уклад жизни каждого из «своих». Кто-нибудь непременно спросит, почему мы прошлую субботу не были на вечере? «Было очень весело, и о вас все спрашивали…» Муж мой знал про знакомых, кто, у кого и чем болен. И тоже всегда спросит, поправляется ли больной или больная.

Я была тогда счастлива! А теперь сидят за теми же столиками новые люди. Никто их не знает. И они никого знать не хотят. И все наше им безразлично. Они много едят, много пьют, говорят еще больше и очень громко смеются… Это новые люди! Военная форма дала им почетное положение; сравнительно большие оклады жалованья при сравнительно легкой работе открыли им доступ к легкой и веселой жизни… Число этих новых людей все росло! Они были всюду! В магазинах они покупали все дорогое. В театрах были на лучших местах. В ресторанах выбирали еду не по названию, которого не знали, а по высокой цене. Снимали большие квартиры. Научились ездить в вагонах первого класса… Словом, всюду и во всем искали то, чего им не давала жизнь в условиях мирного времени… Но, когда пришла революция, то они ничего не потеряли. Их дамы и в этой новой жизни были свои люди. Они знали все места, где и что можно было достать. У них был язык революции. Они умели говорить с торговками, и те их понимали и считали своими. У них всегда были запасы всех жизненно нужных вещей и продуктов. Их мужья, прапорщики, после революции всегда что-то продавали и все покупали. И на покупке и на продаже всегда выигрывали…

Глава 7

Скучно сидеть без дела. Хожу по разоренной квартире как неприкаянная. Ходила в госпиталь. Врачи все те же; сестры все новые; сейчас начался опять курс лекций для нового выпуска сестер милосердия. Как великолепно оборудован госпиталь! Чудная хирургическая. Операции делает лучший хирург из больницы «Совета съезда нефтепромышленников» Окиншевич. Доктор Захарьян очень мило встретил меня и предложил приходить работать. Но я не знаю, сколько времени проживу здесь, а на краткий срок начинать работу не хочется.

Моя горничная Даша тоже, кажется, тяготится безделием. Да это и понятно, какая это работа – сварить утром кофе да прибрать одну комнату. Обедаю я у Нины. Сама она обедала дома за все это время только два раза. Я обедаю с детьми. Они очень рады, что мать не кричит на них и не заставляет их есть суп. Нина же всегда куда-то приглашена. Вечером ее тоже нет дома. В городе масса всяких развлечений.

Получила письмо от мужа: пишет, что Ардаган ужасное место. Грязь, трупы и тиф. Город разрушен турками очень сильно, но все же не настолько, как говорили в Сарыкамыше. Работы для транспорта мало. Трупы армянского населения валяются всюду, ими набиты все колодцы. И за городом, и по дорогам всюду трупы и трупы!.. Считает, что мне приезжать туда не следует.

«Холод; домишки не приспособлены; дует отовсюду; вода подозрительная. С едой тоже дело обстоит неважно. И в госпиталях все только тифозные больные. Сейчас затишье, ни для кого нет настоящей работы. Город полон казаков и солдат. Пьянствуют, у кого есть деньги. Но ходят слухи, что мы долго здесь не простоим. Войска пойдут вперед, и мой транспорт за ними следом. Но это будет не раньше весны. Вот если пошлют в Ольты, это другое дело! Место чудное! Тогда и ты можешь приехать туда. А сейчас ты отдыхай. Если тебе очень хочется работать, так ты и там найдешь работу в запасных госпиталях, которых в Баку много. Турок здесь сильно оттеснили к границе… Тех, конечно, которым удалось спастись от декабрьского разгрома. Я ездил по местам, где были бои, и видел, какая масса трупов еще не убрана. Воображаю, что будет весной, когда снег стает!.. Тогда тиф примет еще большие размеры. Скучно мне без тебя очень, но все же я не вижу никакой возможности для твоего приезда сюда. Сиди дома, развлекайся. Из твоего письма я вижу, что в тылу живут весело и даже убитых не очень оплакивают! А этот кутила Яшка! Я хочу, чтобы он приехал сюда и хоть немного посмотрел, что такое фронт и война. В его письмах я только и читаю: «Мы кутили! мы пили!» Это просто ужасно! Ни одного слова о войне или о деле. Ведь за это время, пока он донесет каждую рюмку до рта, на фронте успеют убить несколько человек, может быть, умных, знающих и нужных! А вот такой паразит только и делает, что хвастается своими кутежами. Если бы я мог, я послал бы его в окопы, чтобы он покормил вшей. Ты ему еще скажи, что я его жду! А то он будет тянуть и откладывать свою поездку сюда. Я его здесь подтяну. Буду держать на положении санитара. Он будет жить с командой, есть с ними из общего котла, ездить за ранеными и больными, кормить и чисть лошадей и мыть двуколки…»

Вечером пошла к Яше, чтобы передать ему наказ мужа, но застала у него гостей.

– Пожалуйте в столовую. У Якова Семеновича гости, в столовой все сидят, – сообщила мне горничная.

– Нет, я пройду в гостиную, а ты пойди доложи Якову Семеновичу.

– Здесь Нина Ивановна и Марья Яковлевна, – говорит горничная, открывая дверь в столовую. Там я увидела знакомую картину. Накрыт стол, на нем бутылки разных цветов и размеров с напитками, тарелки с закусками. Какой-то неизвестный мне мужчина, развалясь на стуле и задрав толстую ногу на ногу, ораторствовал: «Только загребай, брат, денежки!» Напротив оратора сидела Нина, какая-то томная и, как мне показалось, нежная. В конце стола сидела Маня (так все ее называли, и это к ней шло больше всего). Она слушала с расширенными глазами, положив голову на руки и не спуская глаз с оратора. Яша стоял у буфета, одной рукой облокотясь на него, а в другой держал стакан с вином. Второй гость, которого я видела тоже в первый раз, сидел против Мани, на другом конце стола. На каждое слово оратора он улыбался и как-то весь дергался; то отодвинется от стола, то опять придвинется и почти ляжет грудью на него и в то же время, не выпуская стакана из рук, пил вино… Яша увидел меня и сделал знак оратору-«загребале». Тот повернул голову, взглянул на меня и замолчал. Яша пошел мне навстречу.

– Здравствуй, Тина, вот хорошо, что ты пришла! Господа, вы