Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

Вернулась домой. На душе нет мира. Думаю все о муже. Если бы он не занимал ответственной должности, как теперь, то, хотя бы и пил, все же это не грозило ему скандалом. А сейчас у него на руках большое хозяйство и люди. А я ничем не могу помочь ни ему, ни себе, сколько ни думай об этом. Легла спать. На другой день утром горничная принесла почту и одно письмо от Гайдамакина: «Барыня! Я не знаю, что мне делать. У барина день и ночь гости. Идут все, кому только хочется пить! У барина вид нехороший. Он не ложился спать вот уже несколько суток. Не переставая, все время пьют. И Яков Семенович тоже пьют вместе с барином. А вчера ночью стали стрелять, сначала в потолок, а потом наш самовар весь расстреляли. Я не мог ничего поделать! Я сказал в команде, чтобы вина не привозили. Но, когда солдаты вернулись без вина, то барин чуть не побил их; а мне сказал: “Гайдамакин, чтобы вино было! А то смотри у меня!” Ну и опять привезли ведро вина, и опять все пьют… Даже и без закуски».

Ну, вот! Я чувствовала, что что-то там происходит ненормальное! Так оно и есть! Ну, а что делать? Как остановить все это? Пошлю телеграмму, что сильно больна. Что опасаются воспаления легкого. Может быть, страх за мою жизнь отрезвит его и заставит разогнать пьяниц? А мне нужно собраться и ехать немедленно туда…

Глава 8

На другой день получила телеграмму от мужа: «Беспокоюсь о твоем здоровье. Телеграфируй мне чаще. Яша едет домой».

Когда этот беспутный герой вернулся, то прямо с вокзала приехал ко мне. Увидев меня, он вытаращил глаза…

– Постой! Ведь ты больна! Почему ты не в постели? Ваня послал меня экстренно домой потому, что ты опасно больна. Он сам хотел ехать и послал телеграмму в Тифлис инспектору, но еще не получил ответа. Если дадут отпуск, он сейчас же приедет сюда.

– Это будет очень хорошо. Хоть ненадолго сделает перерыв в пьянстве. А вот на, прочти это письмо! – Я дала ему письмо Гайдамакина.

Он прочел:

– Да! Все это правда. Черт знает, что там делается! Они меня самого совсем споили. Ведрами пьют такую дрянь, что умереть можно!

– Но ты ведь поехал оберегать Ваню и смотреть за ним. А на деле оказалось, что с твоим приездом стали пьянствовать еще больше!..

– Ну, знаешь! Я ничего не мог сделать! Я только убедился там, что его ничем не спасешь! Откуда только берутся у него такие друзья? Кого, кого только около него нет?! Целыми днями одни уходят, другие приходят! Всех он угощает, со всеми пьет, и сам, конечно, всегда пьян! Прямо какой-то пьяный ад! Нет! С меня довольно. Больше не поеду ни за что.

– И слава богу! Теперь я сама поеду туда…

– Вот этого я советую тебе не делать. Условия жизни там прямо ужасны! Холод, грязь, трупы все еще валяются… Транспорт возит только тифозных да обмороженных.

Прошло несколько дней. Мужа нет, и известий от него тоже никаких. Послала опять телеграмму, что здоровье лучше. А Яше сказала, чтобы не смел писать мужу, что я здорова. Все эти события происходили в начале апреля. Через несколько дней я получила телеграмму о том, что мужу отпуска не дали и что его с транспортом посылают дальше, к Ольтам. Тогда я написала ему письмо, что, по мнению доктора, мне нужен покой и свежий воздух и что поэтому я собираюсь, не откладывая, ехать к нему в Ольты. Ответ получила немедленно, чтобы ехала в Карс, где он встретит меня на вокзале. Через несколько часов я была уже в поезде на пути к нему. Такова могучая сила любви! Только получила известие, что могу приехать к нему, и сразу вся полна радости близкого свидания. Исчезло мрачное настроение, все кажется в розовом свете; чувствуешь укоры совести за осуждения и недоверие, которые еще вчера были так безнадежны. Какой бы он ни был, а для меня он все же самый лучший! Я готова терпеть всякие огорчения и лишения, лишь бы всегда быть с ним вместе.

Поезд, в котором я ехала, был так же переполнен, как и в предыдущие разы. Но теперь я ни на что и ни на кого не обращала внимания. Смотрела только в окно и считала верстовые столбы.

Подъезжая к Карсу, я увидела, что идет дождь. Вот и опять знакомый вокзал. И народу на нем все так же много, как и в тот день, когда я уезжала отсюда два месяца тому назад. Смотрю в окно, а Вани не вижу! Запоздал к поезду! Не поспел. Но поезд не успел еще остановиться, как я уже увидела его! С правой стороны вокзального здания подъехала двуколка и из нее, не дав ей остановиться, выпрыгнул муж и быстро пошел на перрон. Он был весь совершенно мокрый, двуколка была без парусинового верха. Ткаченко тоже слез с сиденья и стал обтирать лошадей, от которых валил пар. Наконец муж заметил меня и помахал рукой. Поезд подходил медленно и наконец остановился. Муж вскочил на подножку, вошел в вагон и крепко меня обнял.

– Тина! Да ты выглядишь совсем хорошо! – говорил он заглядывая мне в глаза. – Совсем не похожа на сильно больную!

– Да, теперь я чувствую себя много лучше. Ваня, ты ведь весь мокрый!

– Да, ливень нас застал, когда мы только что стали подъезжать к крепостному ущелью. Гнали во всю прыть, чтобы поспеть к приходу поезда и встретить тебя. Я захватил с собой немного вещей. Поедем в гостиницу. Я там переоденусь в сухое. Ткаченко только что снял верх с моей двуколки, чтобы помыть и почистить его. А я как раз получил твою телеграмму и не хотел терять времени, чтобы не опоздать к поезду. Так и поехали… А дорогой, как нарочно, полил дождь и вымочил до нитки и меня, и Ткаченко.

Приехали в гостиницу, а хозяин говорит, что нет ни одного свободного номера. Разве что в комнате у лакея?

– Эй! – позвал он проходящего мимо лакея. – Как у тебя в комнате можно вот доктору переодеться?

Лакей сначала вытаращил глаза, но когда муж сказал, что он промок и хочет только переменить белье, лакей повел мужа в свою комнату. Я осталась в ресторане ждать его. Он скоро вернулся.

– Ваня, этот