Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

люди, относимся безразлично к судьбе России. И мало ценим все то благополучие, которое она нам дает… Но, что особенно странно, такого безразличного отношения к судьбе России на фронте я не слышала ни от кого! Видно, и правда, что на фронт ушло все лучшее!..

Наконец-то сегодня Яша уезжает к Ване. Я очень рада этому. Теперь он, по крайней мере, будет не один. Яша будет смотреть за ним и не позволит никому его спаивать.

Яша в солдатской форме выглядит очень хорошо. Ему устроили проводы, как герою-победителю. С вечера был ужин в «Медведе», а под утро приехали к Нине пить кофе. Но пили больше вино. Меня тоже пригласили. Я не могла отказаться и тоже до утра была с ними. Я послала мужу кое-что из съестного.

Через неделю после отъезда Яши получила письмо от мужа: «Держу его в ежовых рукавицах. Заставляю работать наравне с санитарами». Получила опять письмо. Это за две недели единственное! Да и какое-то странное: «Снег; холод по-прежнему; работы мало; ездили на медвежью охоту, но ничего не убили, зато все перепились!» Кто ездил? Почему «все перепились»? Где же Яша?! Боже мой! Я думаю, что самое большое несчастье для женщины – это иметь мужа-алкоголика. Хотя бы он пил самую малость. Но он всегда начинает пить только понемногу, а затем количество выпиваемого вина с каждым днем увеличивается. Как бы благороден и порядочен ни был такой человек, верить ему как здоровому, нормальному человеку – нельзя. В трезвом состоянии он искренне уверяет, что не возьмет в рот больше ни капли вина: «Ну его к черту! Довольно! Не буду больше пить! Да и печень вон уже пошаливает!» Он щупает печень, осторожно надавливает двумя пальцами: «Вот! Ясно! Прощупывается! Я так и знал! – говорит он сам с собой. – Ну, а где границы сердца?» И начинает выстукивать. «Слышишь? Вон какой притупленный звук! Вот где его границы!.. Это, значит, уже расширение сердца, “бычачье сердце”, как говорят! Теперь уже сколько ни пить, конец один – водянка и смерть!.. Тина! Смотри, чтобы больше на стол вино не подавалось никогда! С сегодняшнего дня бросаю пить совершенно!..» Так говорит пьяница-врач после анализа самого себя. «Если с сегодняшнего дня перестать пить и сесть на диету, то могу прожить еще года два-три», – торжественно и искренно говорит он и сам верит себе в данную минуту. И бедная жена хочет еще раз поверить, что счастье может вернуться в дом… Но в ближайшие же дни, если не в тот же день, наступает полное разочарование.

Пришел из лазарета Красного Креста доктор Бакин узнать, есть ли свободные лошади в транспорте, чтобы сестрам съездить на соседний питательный пункт в гости к тамошним сестрам. «Садитесь, коллега. Лошади свободные есть. Сколько хотите? Я сейчас распоряжусь, и лошадей подадут к вам в лазарет. Не хотите ли стаканчик вина?» – «Спасибо, выпью с удовольствием! Хотя, знаете, мне пить вредно. Я и сам это отлично понимаю, – говорит гость. – У меня скрытый нарыв в области тазобедренной кости! Но один стаканчик с вами выпью…» – «Эх, коллега! У меня опухоль печени, сердце бычачье, и жить-то, можно сказать, осталось каких-нибудь несколько месяцев, а я все-таки выпью с вами! Все равно раньше своей смерти не умрем!..» – слышит эти речи жена из соседней комнаты. А что может она сделать? И может ли кто-нибудь остановить или изменить что-нибудь в этом роковом ходе вещей? Война! И в этом – окончательный приговор неизбежной гибели… Знает это муж… Знаю это и я…

Жизнь с каждым днем становится все труднее! Кажется, все делаю, чтобы легче переносить и пережить это тяжелое время. А вот – с каждым днем становится хуже. У меня такое ощущение, как бывало, когда я смотрела ледоход на Волге: плывут льдины… Иногда одна захватит всю ширину Волги… Зацепится краями за берега, и все останавливает. Думаешь, что она так и будет стоять, пока не растает!.. Иногда смельчаки идут по ней на другой берег… Но вот сверху начинают наплывать меньшие льдинки. Все больше и больше их становится. Они громоздятся на края большой льдины, и скоро образуется высокий вал. А новые льдинки все наплывают, ударяются в края большой льдины, обламывают их… Но она все стоит! И, кажется, так крепко стоит… И вдруг треск, шум! Огромная льдина раскалывается на куски, отделившись всей массой от берега, трогается. У напряженно смотревшей публики вырывается крик сожаления и восторга! Пошла! Сдвинули! Сдвинули! Да, пошла… Шурша, охая и обламывая о берег свои бока, поддаваясь напору тысяч маленьких, но назойливых льдинок, не устояла и теперь двигается к своей гибели.

– Не выдержала! Сдвинули! Их много, хоша и маленькие! Разе выдержишь? Их вон тышши насели на ее! – говорит какой-то оборванец. – Хотя она и большая, а их зато много!

Вот так и теперь – где-то невидимые маленькие тысячи злых сил ломают Россию, а вместе с ней и нас. Как ни цепляйся за берега прошлой крепкой семейной жизни – не удержимся! А эти маленькие льдинки напирают на огромную, сложившуюся веками жизнь и толкают ее на разрушение и смерть. А люди веселятся и не хотят помочь остановить это разрушение и неминуемую гибель всей страны…

Кто станет удерживать моего мужа от пьянства? Кому охота делать это? Наоборот, чем больше он будет пить, тем лучше для многих из окружающих – они в это время могут устраивать свои грязные делишки! А потом за все расплатится он же! Так же ли все переживают это ужасное время? Или только это у нас с мужем обстоятельства сложились так неудачно? Вижу наших полковых дам и других женщин, у которых мужья на фронте, и ничего особенного не замечаю… Веселы; хорошо одеты; многие, пожалуй, выглядят жизнерадостнее, чем до войны. Как-то свежее! И глаза блестят! Конечно, кроме тех, кто в трауре. Одна знакомая, жена доктора, устроила у себя вечеринку и пригласила много «соломенных вдов». Я наблюдала за ними: все буквально в отличном настроении; говорят о нарядах, о получках из казначейства денег. Все они получают большие деньги, жалованье мужей, и живут, не меняя образа жизни, как жили и до войны с мужем. Одна из дам сказала, что правительство очень хорошо придумало давать во время войны офицерам отпуски.

– Я думаю, что это делается специально для нас – дам, чтобы было кому развлекать нас…

– Да, конечно! – сказала другая. – Что мы делали бы, если бы всю войну никто не приезжал с фронта?!

– О! Это было бы прямо ужасно! – сказала третья. – А теперь в городе всегда