На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

Теперь я ясно знаю, что гордиться было нечем. Но я рассказываю этот случай так подробно не только потому, что он отчетливо запомнился, а еще и потому, что он освещает один из тех политических моментов, когда люди, казалось бы трезвого мышления, полные здравого смысла, собравшись толпой, совершают поступки, идущие вразрез с их умственным уровнем, с их привычным мышлением.

На следующий день члены Думы, окруженные свитой журналистов и единомышленников, вернулись в Петербург. В поезде настроение было возбужденное, приподнятое, удовлетворенное. Слава богу, дело сделали. Теперь очередь за страной, за народом. Его избранники дали правительству должный отпор и народу указали, как надо бороться за свои права. Остается только как можно скорее распространить воззвание в миллионах экземпляров. Тут же, в вагоне, договаривались, как распределить работу, как наладить рассылку в провинцию, как агитировать на местах. Для многих это было возвращение к недавней заговорщицкой работе в Союзе освобождения.

В поезде шли толки и догадки, как отзовется правительство на вызов, брошенный Думой, что оно будет делать? Пропустят нас через финляндскую границу или в Белоострове всех арестуют? Большинство ждало ареста. Как за восемь месяцев перед тем члены Совета рабочих депутатов, так теперь члены Государственной думы искали, кому доверить прощальные поручения, сговаривались с журналистами, через них хотели снестись с близкими. О возможности ареста говорили шутливо, с некоторым любопытством. Не может же правительство не ответить на прямой вызов. Но как оно поступит?

Правительство перехитрило оппозицию. Оно ничего не сделало. Ни в Белоострове, ни на Финляндском вокзале в Петербурге жандармы ничем не проявили какого бы то ни было интереса к этим достаточно заметным пассажирам, лица которых были всем известны по газетным фотографиям. Да и публика, или, выражаясь более высоким стилем, народ, ничем не проявился. Никто не встречал народных избранников на вокзале, никого не было около запертого Таврического дворца. Купцы торговали, чиновники служили, рабочие работали. Столица жила как всегда, по-летнему пыльно, немного замедленным темпом, но без следа каких-нибудь волнений.

И так было по всей России. Очень скоро стало ясно, что на Выборгское воззвание отклика не будет. Населению надоело волноваться, ходить на приступ. Выборгское воззвание было градусником, который проверил температуру страны и показал, что кончилась полоса лихорадочных забастовок и массовых движений, что народ хочет не борьбы, а возвращения к привычной жизни. Только чтобы она была получше, чем была раньше. А это получше уже чувствовалось во всех отраслях жизни.

Правительство очень ловко покончило и с выборжанами, как прозвали тех, кто подписал воззвание, и с героической легендой, окружавшей Первую Думу. Все депутаты, подписавшие Выборгское воззвание, были привлечены к суду. Их было около двухсот. Получился процесс грандиозный и живописный. Суд происходил в здании окружного суда, при открытых дверях. Пресса была допущена. Отчеты печатались и в русской и в иностранной печати. Подсудимым и их защитникам не мешали произносить длинные речи, частью очень красноречивые. Но прокурор и председатель Судебной палаты слушали их не так, как до Манифеста 17 октября слушали они на политических процессах критику правительства. Процесс выборжан уже не производил того впечатления, которое я вынесла из моего собственного скромного судебного разбирательства в этом же самом здании. Тогда мы, подсудимые, чувствовали за собой больше правоты и уверенности, чем судьи. А на суде выборжан на лице прокурора временами мелькала самодовольная усмешка. Ему было приятно, что его противники, кадеты, считающиеся лучшими юристами России, вынуждены защищаться доводами, с юридической точки зрения очень шаткими.

Накануне суда, в ЦК, В. А. Маклаков, который был главным защитником, с громким хохотом говорил:

– Господа, я, конечно, адвокат, я обязан находить аргумент и выгораживать моих клиентов. Но, признаюсь, не могу понять, почему вы настаиваете, что вас не имели права распустить? Ну ладно, что-нибудь состряпаем.

Близкие и друзья очень волновались, но приговор, на первый взгляд, был вынесен снисходительный – три месяца тюремного заключения. Жены и друзья поохали, лишний раз выбранили ненавистное самодержавие, но разыгрывать мучеников было бы смешно. Однако ядовитость приговора была не в тюремном заключении, а в том, что выборжан подвели под статью, которая на всю жизнь лишала их политических прав. Они не могли участвовать ни в Государственной думе, ни в земском и городском самоуправлении. Правительство одним ударом устранило от участия в политической работе верхи кадетской партии, как раз тех, кто имел большой общественный опыт, кто знал практическую земскую и городскую работу. Как способ обессилить противника это было умно придумано. Но общественные силы, перед которыми стояла огромная задача перестройки России, это очень обеднило.

История с Выборгским воззванием показала, что волна, поднятая Освободительным движением, падает. На выборах и во время самой Думы казалось, что страна левее своих избранников. В Выборге депутаты оказались левее. Избиратели на их мятежный призыв не отозвались, от него отмолчались, вдруг стали более законопослушными, чем либералы, и спокойно ждали обещанного созыва Второй Думы. Революционные партии, которые Первую Думу бойкотировали, пробовали бунтовать, устраивали крестьянские беспорядки и террористические убийства. Но уже было ясно, что теперь брожение идет не из глубин народных, что его создают немноголюдные революционные организации. Это придало правительству уверенности в его борьбе с террором. Но от начал, возвещенных в Манифесте 17 октября, царь не отказался. На 20 февраля 1907 года был назначен созыв Второй Думы.

В те дни, когда в здании Петербургского окружного суда шел выборгский процесс, я брала туда с собой небольшой, переплетенный в серый холст альбом и просила каждого подсудимого что-нибудь в него вписать. Если этот альбом уцелел и когда-нибудь попадет в руки любознательного архивиста, он может не сразу догадаться, по какому случаю все это написано и нарисовано? А в этих беглых записях непосредственно отразились мысли и настроения людей, которые всю свою жизнь мечтали добыть для своего народа политическую свободу и вдруг увидали, что эти мечты разделяет только верхний, тонкий слой русского народа, да и то разделяет довольно пассивно.

Были записи патетические.

Набоков писал по-латыни: «Per aspera ad astra» («Через бездну к звездам»)…

Винавер, довольно вызывающе, расчеркнул:

– Мы еще повоюем!

К этим словам сделал иллюстрацию историк А. А. Корнилов. Он не был депутатом, но, как генеральный секретарь партии, принимал в политической жизни близкое, деятельное участие. Под решительным росчерком Винавера он нарисовал карикатуру, изобразив Винавера в виде маленького, взъерошенного, готового к драке воробья.

Таких юмористических штрихов было немало в моем альбоме. И от С. А. Муромцева осталась памятка несмешливая. Я прежде всего обратилась к нему. На первой странице моего альбома Муромцев написал своим четким почерком:

Надо мною буря выла,

Гром на небе грохотал,

Слабый ум судьба страшила,

Холод в душу проникал…

Но не пал я от страданья,

Твердо выдержал удар…

Потом лукаво посмотрел на меня красивыми, черными глазами, перевернул страницу и на оборотной стороне написал:

Кто в сорок лет не пессимист,

А в пятьдесят не мизантроп,

Тот, может быть, и сердцем чист,

Но идиотом ляжет в гроб.

Глава 13

Революция продолжается

20 февраля 1907 года открылась Вторая Дума. Как и ее предшественница, она просуществовала недолго, но распущена была жестом несравненно более резким. По составу Вторая Дума не походила на Первую. В ней преобладали не либералы, а социалисты, которые на этот раз приняли самое энергичное участие в выборах. Напрасно Милюков и на выборах и в печати напоминал социалистам, что народное представительство, тем более русское, инструмент хрупкий. Для митингов у него был припасен наглядный образ. Он советовал скрипкой гвозди не заколачивать. В ответ левые шумно высмеивали кадетов, что они собираются Думу беречь. Социалисты широко развернули свои партийные программы, толковали о социализации и национализации, о республике, открыто прославляли революцию и террор. Еще не переступив порога