На путях к свободе - Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс

Таврического дворца, будущие парламентарии заявляли, что идут в Думу, чтобы взрывать ее изнутри, чтобы продолжать и углублять революцию. Своего пренебрежения к Государственной думе они не скрывали. Избирателей это не отпугнуло. Социалисты получили почти половину мест. Три социалистические фракции – социалисты-революционеры, социал-демократы и трудовики часто голосовали вместе. Очень показательно для тогдашней правительственной политики, что террористическая партия социалистов-революционеров вошла в Таврический дворец под своим флагом, не таясь.

Вторая Дума разбилась на большее количество фракций, чем Первая. Появилось несколько крайних правых, которых в Первой Думе совсем не было. Влияния они, конечно, не имели. Они с думской трибуны излагали идеологию самодержавия, но делали это грубо, неуклюже, невежественно. Умеренные конституционалисты образовали довольно большую группу октябристов. Кадетов было только 90, в три раза меньше, чем их было в Первой Думе. При таком дроблении фракций большое влияние на арифметику голосования получило Польское Коло. Их искусным, но не мудрым лидером был Роман Дмовский[13]. Польское Коло, куда входило 47 депутатов, отдавало свои голоса то либералам, то социалистам и могло иногда решать исход голосования. Как когда-то ирландцы в Вестминстере, так поляки в Таврическом дворце подчеркивали, что в сущности вся эта русская парламентская хлопотня их совершенно не интересует, их не касается. К сожалению, история доказала, что они ошибались, что судьба польского народа несравненно крепче связана с жизнью народа русского, чем это думали польские патриоты.

Настоящего большинства во Второй Думе ни у кого не было. Из 500 мест социалисты разных оттенков получили 220. Так как остальные были раздроблены, то социалисты, объединившись, могли иногда получить большинство.

Разбитая на много фракций, полная взрывчатого социалистического мятежа, Вторая Дума была колючая, гораздо более злобная, чем Первая, где плавное величие Муромцева могло иногда сдерживать страсти. Знание парламентских обычаев и манер было за кадетами признано, и во Второй Думе председателем выбрали кадета Ф. А. Головина. Он честно старался продолжать традицию Муромцева, подражал ему по мере сил. Но это ему плохо удавалось. У Муромцева была седая голова, но темные глаза были полны жизни и спокойной уверенности в себе. Всем своим внушительным видом, своими неторопливыми, вескими речами он производил впечатление. Ф. А. Головина природа не одарила ни внешними данными, ни острым умом Муромцева.

Гете в своих воспоминаниях всегда описывает наружность человека. Он говорил, что внешность предопределяет характер. У Головина наружность была коварная, подстрекающая карикатуристов. Голова у него была яйцевидная, совершенно голая. Подбородок резко выдавался вперед. Усы, как прутики, торчали кверху. Юмористы любили изображать председательские усы в виде стрел, направленных то вправо против ложи министров, то влево против чрезмерно разбушевавшихся ораторов. У Головина не было находчивости Муромцева, не было и партийного большинства, которое в Первой Думе горой стояло за Муромцева.

Чувствуя свою силу, социалисты не очень церемонились с буржуазным председателем, хотя на выборах и отдали ему свои голоса. К Думе у них не было уважения, не было потребности наладить ее жизнь в духе тех принципов ответственности и справедливости, о которых говорилось на митингах.

Это сказалось во многих подробностях думской жизни, при выборах президиума и комиссий, даже при распределении мест для печати. В программах социалистов много говорится о правах меньшинств, о пропорциональном представительстве, где всем течениям мысли дается возможность высказываться. Но социалисты во Второй Думе не считали себя обязанными придерживаться этих принципов на практике. С трудом удалось их уговорить дать место в президиуме умеренным и правым депутатам. Даже В. А. Маклаков, который не любил ораторствовать в кулуарах, раз выскочил из какого-то совещания такой сердитый, что не удержался и стал рассказывать обступившим его журналистам о своих спорах в комиссии:

– Я говорю социал-демократам, это несправедливо и неумно. В комиссиях и в президиуме должны быть представлены все фракции. Помните, что весы удачи колеблются. Сегодня вы в большинстве и оттираете правых. Завтра вы будете в меньшинстве, они вас не пустят. Какой вы тогда подымете шум.

Маклаков оказался пророком. В следующей Думе так и случилось.

Такую же узость и нетерпимость проявили социалисты и при распределении мест в ложе журналистов. Думские журналисты образовали свое бюро печати. Так как левых газет было несравненно больше, чем правых, то в бюро печати левые оказались полными хозяевами. От бюро зависело распределение мест, а их в новой, более тесной ложе было меньше, чем желающих получить постоянную корреспондентскую карточку. Заведующие распределением этим воспользовались и отказали в карточке двум крайне правым газетам «Колоколу» и «Русскому Знамени». Секретарь заявил, что без места остались даже некоторые провинциальные газеты, у которых распространение гораздо больше, чем у этих двух изданий. Статистически он, может быть, и был прав, но политическая справедливость требовала, чтобы пресса разных направлений могла следить за Думой.

Не знаю, как «Русское Знамя» добилось своего билета, но спор между бюро печати и «Колоколом» разыгрался при моем участии. Я пришла в бюро за своей карточкой. Ко мне, чуть не плача, бросился невысокий господин с густой черной бородой:

– Госпожа Тыркова, заступитесь. Вы женщина, вы должны сердцем возмутиться против несправедливости. Помогите мне.

Это был Скворцов, редактор «Колокола». Газета была под покровительством Синода. Я тогда была очень далека от церкви, к обедне попадала только в дни тырковских семейных праздников, да и то с неизменным опозданием. Изредка ходили мы в монастырь в Званку, не столько на богомолье, сколько для прогулки. «Колокола» я никогда не читала, как не читала никаких правых газет. Я самоуверенно воображала, что наперед знаю, что они скажут, что ничего разумного от них не услышишь. Но я знала, что «Колокол» читается по всей России, что его выписывают многие благочестивые люди, в особенности сельские священники. Нельзя же лишать этих читателей возможности узнавать о Думе по отчетам той газеты, которой они доверяют больше, чем оппозиционной прессе.

Я так и сказала суетливым моим коллегам, среди которых преобладали евреи. Они горячились, кричали, доказывали, что «Колокол» никто не читает, что он решительно никому не нужен.

– Раз есть подписчики, значит, нужен. Кто вас уполномочил устанавливать цензуру? Где сказано, что только левые имеют право писать о Думе?

– Господи, Тыркова, с каких это пор вы поощряете мракобесие? Удивляюсь!

– Нет, это вы становитесь мракобесами, хотите зажать рот инакомыслящим. «Колокол» – это единственная церковная газета, которая хочет иметь в Думе своего представителя. Вы обязаны дать ей место.

Они эту обязанность настойчиво отрицали. Я также настойчиво вырывала от них место для чернобородого редактора. Он стоял рядом со мной, сжался, молча слушал наш спор, который уже переходил в ссору. Я скоро потеряла терпение. У меня его тогда было очень мало.

– Ну хорошо. Идемте в думский президиум, там разберут.

Они сразу сдались. Журналистам невыгодно ссориться с президиумом. Тыркова кадетка, председатель и секретарь Думы тоже кадеты, наверное, возьмут ее сторону. Не стоит из-за какого-то «Колокола» портить отношения с влиятельной партией.

– Ну, разве женщину переупрямишь. Вы сами вроде колокола. Придется поставить приставной стул для… – с презрительной паузой, – для этого почтенного органа…

Такой же узкой партийностью отличались и кулуарные споры и разговоры. Это было продолжение предвыборных митингов, где социалисты штурмовали и правительство, и буржуазную оппозицию. Во Второй Думе уже не было единодушного настроения Первой Думы. Между революционерами и кадетами происходили острые стычки. Их политические настроения уже разошлись. Социалисты шли под лозунгом – революция продолжается. Они руководили непрекращающимися экспроприациями, аграрными беспорядками, убийствами градоначальников, губернаторов, городовых, подстрекали и вызывали различные революционные действия. Тяжело было читать газеты. Как сейчас вижу перед собой «Речь», где в правом углу первой страницы, в сводке событий дня, жирным шрифтом печатался бок о бок подсчет и казней, и террористических актов. Тех и других были десятки. Но тогда эти цифры казались чудовищными. Террористы убили в 1906 году полторы тысячи человек, а в следующем, 1907 году – год, когда заседала Вторая Дума, – две с половиной тысячи. С тех пор прошло более 40 лет. По сравнению с тем,