Персоны и персонажи - Сергей Львович Макеев

в деревне, с простыми людьми. Уже во время первого путешествия он познакомился со словацкими будителями — так называли чешских и словацких патриотов-просветителей. Особенно запомнилась Гашеку встреча с доктором Душаном Маковицким, позднее ставшим личным врачом Льва Толстого. С тех пор «охота к перемене мест» стала частью натуры и образа жизни Гашека — он часто срывался с места и пускался в странствия. Когда у него заканчивались деньги, столичный путешественник превращался в форменного бродягу. Местные жители никогда не отказывали веселому и общительному парню в еде и ночлеге, но случалось ему и в стогу сена ночевать. Иногда с Гашеком отправлялись его друзья, и всякий раз не выдерживали испытаний бродяжничеством, возвращались в Прагу.

Гашека манили дальние страны, куда он пока не мог добраться, он мечтал о карьере дипломата. Однако, консульская академия в Вене была кастовым учебным заведением, и чеху из бедной семьи вход туда был закрыт.

После окончания коммерческого училища Ярослав получил место служащего в столичном банке «Славия». Все бы хорошо, но «дух бродяжий» не давал покоя. Однажды Гашек встретился с другом и вдохновенно рассказывал ему о последнем путешествии. Вдруг запрокинул голову, посмотрел на небо и звезды и сказал: «Сегодня я получил за сверхурочные, деньги у меня есть, махну-ка ночью в Словакию!» И, действительно, уехал. Следовали гневные послания из банка, Гашека разыскивали, он, вернувшись, каялся и… снова исчезал. Рассказывают, что он будто бы ездил в Африку помогать бурам в борьбе с англичанами, как Капитан Сорвиголова, а перед этим устроил в банке сбор пожертвований и исчез, оставив лаконичную записку: «Бастую!» Это, конечно, одна из легенд, окружающих имя Гашека, но легенда правдоподобная — Ярослав мог так поступить. Ведь отправился же он на самом деле на Балканы волонтером — помогать восставшим против Турции македонцам и болгарам.

Через чнтыфн месяца Гашек кружным путем вернулся в Прагу. Его ожидало письмо из банка: «…вследствие грубого нарушения служебных обязанностей с сего дня мы увольняем Вас и сим извещаем, что более на Ваши услуги не рассчитываем».

Итогом странствий Гашека стали его путевые очерки, фельетоны и юморески, публиковавшиеся в различных журналах, а потом выходившие в сборниках. В эту пору Гашек шокировал добропорядочных пражан грубыми манерами и речью, он пристрастился к сливовице и много курил. В застольных беседах он рассказывал невероятные истории о своих похождениях. Он сочинял свою жизнь, мистифицировал публику, и сам пребывал в каком-то по-граничье между реальностью и вымыслом.

Сначала образ бродяги был для Гашека романтической позой, затем стал своего рода социальным протестом, символической фигурой, вроде горьковских босяков, и только позднее он стал относиться с юмором и к себе самому. Надо сказать, самоирония — редкое качество даже для сатирика. Она свидетельствует о предельной искренности автора.

Образом жизни Гашека стали и странствия по «ближнему кругу» — миру пражских кофеен, трактиров, пивных и винных погребков, от центра «златой Праги» до нищих окраин. Каждое заведение имело свою «физиономию» — напитки, блюда, круг посетителей. В пивных, например, подавался только один сорт пива, считалось, что кабатчик не может гарантировать высокое качество нескольких сортов. За один вечер можно было посидеть в чинном буржуазном кафе, в богемном кабачке и в простой пивнушке. И везде своя компания, свои излюбленные темы, истории и шутки — словно побываешь в гостях в нескольких разных семьях. Большинство заведений работали и ночью. Недаром Швейк потом говорил: «Я раз за одну ночь побывал в двадцати восьми местах, но, к чести моей будь сказано, нигде больше трех кружек пива не пил». В этих своих скитаниях Гашек заглядывал и глубже — в мир пражских притонов и ночлежек, где собирались бродяги, воры и проститутки.

С тех пор имя Гашека замелькало в полицейских протоколах: «вышеозначенный в нетрезвом состоянии справлял малую нужду перед зданием полицейского управления»; «в состоянии легкого алкогольного опьянения повредил две железные загородки»; «недалеко от полицейского участка зажег три уличных фонаря, которые уже были погашены»; «стрелял из детского пугача» и, наконец, просто скандалил. Дело обычно оканчивалось кутузкой до утра и штрафом. Но взыскать штраф с Гашека было практически невозможно: даже если полиции удавалось обнаружить место жительства бродяги, то уж денег или имущества у него не было никогда.

Анархист, мистификатор и жених

В период русско-японской войны и первой русской революции 1905 года стихийная оппозиционность Гашека приняла более радикальную форму — он стал анархистом. В Чехии именно анархисты заняли в революционном движении позиции на левом фланги, которые в России занимали большевики. Чешский анархисты видели врага не только в имперской власти, но и в собственной буржуазности, в чешском обывателе. Поэтому на первое место они выдвигали задачу освобождения личности. Такой личностью и был Гашек, свободный от собственности, условностей, правил и даже закона. Он начал сотрудничать в анархистских журналах, отрастил усы и отпустил длинные волосы, носил черную сербскую папаху и дымил огромной изогнутой трубкой. Анархисты принимали участии во всех митингах и демонстрациях и вели себя весьма буйно. Надо заметить, что анархизм по-чешски был вси-таки довольно миролюбивым, не запятнал себя ни бомбами, ни «эксами». Драка с полицейскими уже была отчаянным подвигом. Во время одного митинга, как свидетельствует полицейский протокол, Гашек закричал «Бей!» и огрел полицейского палкой по голове. На допросе он утверждал, что кричал не «Бей!», а «Гей!», и что бил не он, а кто-то другой, скрывшийся в толпе. Но отбояриться Гашеку не удалось, и он отсидел месяц в тюрьме. И если уголовная полиция смотрела на его «подвиги» снисходительно, то политический сыск с тех пор не выпускал его из виду, досье на Гашека пухло, а клеймо «Politisch verdachtig» в имперский период и «политически неблагонадежен» в годы Первой республики — сопровождало его всю жизнь.

Одновременно с «хождением в революцию» Гашек затеял такую мистификацию: вместе с друзьями придумал несуществующую «Партию умеренного прогресса в рамках закона». Уже в самом названии крылась издевка: умеренность, ограниченность во всем — так же умеренны и благоразумны были все легальные партии. Гашек начал описывать историю этой партии, сочинил «апостольское хождение трех членов партии умеренного прогресса» в Вену и Триест (на самом деле, это была обычная поездка автора, художника Кубина и артиста Вагнера). Пустячные события превращались в «деяния», исполненные глубокого общественного значения. Партия-призрак в воображении наивной публики представлялась такой же реальной, как, например, национал- или социал-демократическая.

Кстати, «апостольское хождение» окончилось так же, как и другие путешествия, в которых принимали участие друзья Гашека: Кубин и Вагнер бросили Ярослава, а он еще долго