Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский

на наши бедные городские головы. Я отправилась к ним – и немедленно влюбилась, как всегда влюбляюсь в то, о чем пишу. В самобытность, в говор, в образы. Меня даже бежтинские туалеты восхитили – над речкой, с большими щелями, сквозь которые свистел ветер. Скорее храм, чем сортир! Неловко было справлять там нужду.

Страшно захотелось эту культуру пощупать, понять. Я и полезла. Что же касается критики… Конечно, меня многое бесит, да и я сама как шестеренка совсем иного механизма бешу сильнее, чем следует. Я всегда наезжала на наших. Смотри, я машинально, но называю их «нашими». Да и сама я вполне даг. Когда злюсь – точно.

А себя ты критикуешь?

Да постоянно! За лень, недостаточную глубину, торопливость, вспыльчивость… Еще за малодушие, но это случается редко – так боюсь струсить, что лезу в драку раньше чем надо. За идиотский подростковый протест. Часто я делаю не то, что хочу, а то, к чему вынуждает привычка к сопротивлению. Иду по улице, нащупала в кармане пачку сигарет. Сразу мелькнула мысль: «Если достать, будут пялиться. Один скажет о вреде курения, другой поцокает языком». Но как только я поймала себя на ней, сразу решила – теперь уж точно закурю. А это неправильно.

Ты сама стремишься плыть против течения.

Я злюсь, что характер и обстоятельства это навязывают. Мне нравится другое – писать, разглядывать и приставать к людям с вопросами. Когда ты журналист, они вынуждены отвечать, а не посылать тебя к чертовой матери. Ну и провокации, как без них! Нельзя же постоянно гладить по башке и говорить, какие они красавчики. Далеко не красавчики во многих отношениях. А в других – молодцы. Недавно гостья замерзла – рядом было трое мужиков, ее коллег, а куртку с себя снял и протянул ей наш, хотя он вообще никаким боком, он водитель. А сам остался в майке. И для меня это было естественно, привычно – женщина же замерзает. Я бы удивилась, если б дагестанец поступил иначе.

И вот при всем этом внутреннем родстве есть то, что я ненавижу и никогда не приму. В частности, попытки загнать меня в какие-то рамки, приучить к тому, что «у нас в Дагестане так принято». Але, народ, это у вас так принято, не у меня! Приходится что-то вытворять, чтоб показать: я – не из их песочницы. Я татуировку еще и поэтому сделала – чтобы не тратили силы, а сразу понимали, я – конченая. Помогло. Что бы я ни отчебучила, она это объясняла.

У тебя сознательная роль журналиста как шута.

Разве только журналиста? Нет же, я просто так живу, а журналистика – далеко не вся жизнь. Однажды я вымазала лицо белой краской, намалевала брови – страдальческие, пьерошные – и мы с другом прогулялись по городу, по самому центру. Я шла, он снимал. И меня, и реакцию на меня. Это был очень прикольный опыт. Такая маска, она защищает, она предлагает роль, развязывает руки, но со стороны выглядит как повод для осмеяния. На живого человека сложно смотреть. А меня разглядывали, не стыдясь.

Я себе погуляла, а потом уселась на Советской, недалеко от ЦУМа, прямо посреди тротуара. Кто-то бросил копеечку, кто-то дал прикурить. Девицы хихикали и шарахались от камеры, бабки плевались и ускоряли шаг, а один ребенок спросил отца: «Почему тетя так странно себя ведет?» И тот ответил: «Чтобы ты улыбнулся».

Я тут же поняла, что он прав. Что именно за этим я поперлась туда и вымазала себе лицо. Я была ниже всех, была нелепой, безопасной, позволяла над собой смеяться, даже предлагала это сделать. И все для того, чтоб человек пришел домой и рассказал не об авариях, не о драках и унижениях, а о какой-то дебилке с вымазанным лицом. И улыбнулся. Но для этого кто-то должен сидеть на асфальте и выглядеть дураком. Знаешь, мне вообще стало трудно различать, что я делаю, потому что хочу, а что плод, скажем так, общественных ожиданий, на меня направленных. В «Компромиссе» у Довлатова есть такой чувак. Его только что приняли в газету, на это много сил ушло, и вот он впервые на редакционной вечеринке. Сидит, старается лишнего не сказать, а тут открывается дверь и входит жена главреда, в руках у нее поднос, а на нем чашки с кофе. Этот чувак вдруг поднимается и со всей дури фигачит ногой по подносу. Чашки летят, жена главреда в обмороке, все в шоке. Разумеется, чувака тут же из газеты выперли. Спустя пару лет герой Довлатова его встречает и спрашивает: что это было, скажи?! А тот отвечает: ну я же чувствовал, как всем хочется вдарить! Вот я и вдарил. У меня похожая штука. Можно промолчать, пересидеть, похоронить свой порыв, но смотришь в чьи-то глаза и вдруг видишь такое желание вдарить, что берешь и, ругая себя на чем свет стоит, делаешь то, что должен. Потому я и Главный Позор Дагестана.

Ты явно этим гордишься.

Конечно! Это же подарок был, когда обо мне написали: «Еще одна позорит Дагестан!» Я сначала взбесилась, быканула, а потом уловила красоту звучания и сказала: не еще одна, а главная! С тех пор и пошло. Я довольна. Если у Дагестана такой позор, значит, он чего-то стоит. А на гордость республики я бы не претендовала никогда. Противно звучит, фальшиво и претенциозно.

Позор – это звучит гордо, а гордость – позорно. Не проходит и месяца, чтобы ты не подтвердила такой имидж. Недавно в Дагестане разразился очередной скандал – с «экстремалом» Сашей, который ездит по гомофобным регионам с плакатом «Ненавидеть геев – это антинаучное заблуждение». Как водится, без тебя не обошлось.

Мне очень не понравился плакат. Мне не понравился и сам Саша. Он растревожил наш муравейник, и из людей поперло такое, что мне хотелось убить всех, а в первую очередь – его, как причину этой хтони. Но на Сашу началась охота. Мало того, что его избили в центре города люди в масках, а полиция их не задержала, так еще и соцсети оживились, зашевелились, будто Чужие почуяли добычу. Надо было спасать. Я чувствовала – случись что, больше я в этом городе жить не смогу. Хотелось защитить и себя, и этих долбанутых, потому как если они попробуют кровь… А ведь могли поступить красиво. Дать ему сопровождение. Человек пять-шесть, бородатых, мусульманского вида, чтобы ходили с ним всюду: «Да, брат, мы все поняли про науку твою. Эй, отойдите, не трогайте его.