Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский

В морду дать проще.

Расправа с этим парнем, она же не по адатам. И не по шариату. Что ж вы ведете себя как обычная провинциальная гопота, выдавая это за традиции и религиозность, гордясь своим дагестанством, предками и чемпионами! Мне иногда кажется, что у наших нужно отнять все поводы для псевдогордости – и победы борцов, и «славных предков». Почему чужие рекорды, чужая доблесть и достоинство дают тебе право гавкать, вычесывать ногой блох и не подниматься с четверенек?

Я забрала Сашу из РОВД и привела домой. Всю дорогу одна рука моя была в сумке, и в ней ножичек. На всякий случай. Вывозили мы его на машине. Бедный водитель всю дорогу молчал и боялся, что менты на дороге остановят и увидят, кого он везет. Для него это был бы позор. А для меня нет позора. Я так на наших разозлилась, что сама сфоткалась с этим дурацким плакатом и выложила снимок в «Фейсбук».

Что, опять же, никогда бы не сделала по собственной воле. Не ведут ли бесконечные конфликты к участи изгоя?

Мне многого не дал Господь – мозгов, трудолюбия. Мог бы добавить таланта и удачливости. Но с друзьями не подвел. Я получила их много и без усилий. Я вообще не верю, что нечто хорошее может вырасти в результате изнуряющего труда, и мне кажется таким глупым, когда люди говорят: вот это мне досталось очень тяжело, это была страшная работа! И что? Это разве добавляет ценности тому, что ты сделал? Нет. Все лучшее давалось мне просто так. Друзья, любови, сама жизнь. Я ведь очень счастливый человек. Просто потому, что живу.

Так было не всегда. Это пришло через полгода после смерти моего второго мужа. Олежка был, как сейчас говорят, витальный, а я, наоборот, все время помнила, что сердце мудрого в доме печали. И вот шла с работы и думала о нем, как его похоронили и как невозможно представить, что на его живое лицо легла земля. И вдруг меня словно погладили по голове и сказали: «Все хорошо. Ты в той колее, с которой уже нельзя свернуть на неправильную». Я добрела до дома, размышляя, что это вообще было-то? Я ведь к мистическим заморочкам не склонна. А утром проснулась с ощущением переполняющего меня счастья. С тех пор оно со мной. Иногда я злюсь, устала или даже в отчаянии, но это на поверхности. А внизу, в глубине, все равно оно. Счастье.

Я люблю жизнь, люблю кровь. Что еще такое же живое? Сперма? У меня ее нет. Однажды приятель ушел поздно вечером и оставил мне «Сиесту» Майлза Дэвиса. Я сидела и слушала. Одна. И эта волшебная музыка меня уносила непонятно куда. Надо было вернуться, и я резанула по руке. Это так тупо сейчас выглядит. Но в те минуты казалось самым правильным и естественным. Кровь твоя, она же такая яркая, сильная.

В другой раз мы ехали с мужем, уже другим, не с Олежкой, из Каспийска. Он сидел рядом с водителем вполоборота ко мне и все время что-то бубнил. Доставал мелкими придирками. Я машинально вынула из сумки лезвие, распечатала и резанула его по руке. И тут же трусливо замерла. Потому что, ну, дикость же, я сама бы за такое выкинула из тачки на полном ходу. А он вдруг говорит: «Ты какое право имеешь распоряжаться чужим телом?» И тут я поняла: он прав. Не имею. Но у меня есть свое! И так же на автомате несколькими взмахами распорола себе руку. Хлынула кровь. Водитель побледнел от ужаса. Буйнопомешанные в машине! Но достал полотенце, мы мою руку запеленали и поехали дальше. Дома мне стало уже как-то даже нехорошо. А тут пришел мой друг Шама. Увидел все это дело и страшно обрадовался. Он врач и давно не практиковался. Хотел руку мне зашить, но правильных ниток дома не нашлось – зеленые, синенькие. Отправились в больницу. Там меня штопал такой усталый хирург, что мне стало стыдно. И я сказала ему совершенно как в детстве: «Я больше не буду».

Как появилась твоя способность к чеканным формулировкам?

А она есть? Я себе кажусь страшно косноязычной. Особенно когда пытаюсь объясниться с любимыми. Это иллюзия, что легко передать свою точку зрения словами. В детстве я гоняла на велике по задрипанной пыльной улице, носящей высокое имя Циолковского, мимо клуба глухонемых. Однажды увидела их драку. Темнота, в ней двигающиеся тела и абсолютное страшное молчание, прерываемое только звуками ударов и хэканьем. Помню, думала: как же им не повезло! Если б они могли поговорить, разошлись бы мирно. Время показало, что я лох.

В журналистике мне стыдно по второму разу использовать один и тот же ход. И красивые удачные обороты тоже стыдно. Слова же изнашиваются, становятся такими тонкими, просвечивающими и не удерживают смыслов. А еще мне часто кажется, что они не мои. Что я где-то когда-то прочла и стырила, незаметно для самой себя. И я как дурак иногда лезу проверять: точно ли мое? Я ведь с детства читаю запоем.

Раз пять читала «Лолиту». Сделаю что-то правильное и беру с полки. Мол, заслужила. А потом внезапно разлюбила. Зато вот Сашу Соколова с его «Между собакой и волком» и Веничку Ерофеева люблю безмерно до сих пор. Мне у Венички кроме «Петушков» и «Шагов Командора» еще очень нравятся записные книжки. Там было прекрасное: «Писать надо по возможности плохо. Так плохо, чтобы противно было читать». Он выворачивает привычные формулы наизнанку и показывает, где лишнее, дохлое слово. Меня угнетает человеческая речь, в которой много слов без ядрышка. Но стремно и когда пишут слишком хорошо. Был такой волшебный Денис Горелов с сайта «Русская жизнь». Я перестала его читать. Поняла, что из-за красоты речи приму и все его мысли. Даже те, с какими не согласна.

Как-то мне хотели подарить четырехтомник Бродского, а я испугалась, потому как у меня есть тоненькая книжка «Часть речи» полурассыпавшаяся, и в ней красоты ровно столько, сколько я могу осилить, а больше не надо, я потеряюсь. Не вмещает же сердце всего. Ты понимаешь? Я такие вещи не привыкла озвучивать, мне легче матом, а они настолько тонкие, что и слов подходящих не находится, ведь они должны быть нежные-нежные, тихие-тихие… Которые даже не произнесешь.

Твои книги из цикла «Был