Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Жаль, что тебе не удалось исполнить сие доброе намерение.

Едва я вышел из комнаты, как ко мне подошел некий человек и, учтиво поклонившись, сказал, что имеет честь быть моим соседом и готов сопровождать меня, если мне угодно осмотреть фонтан. Я согласился. Это был длинный как жердь мужчина лет пятидесяти, белокурый и когда-то, вероятно, очень красивый. Его утрированная вежливость должна была насторожить меня, однако мне хотелось поболтать с кем-нибудь и получить кое-какие сведения. По дороге он сообщил о тех особах, которых я уже видел, присовокупив, что никто из них не пользуется в Эксе водами.

– Лечусь один только я, у меня больная грудь, я худею день ото дня и, если не найдется никакого средства, долго не протяну.

– Значит, все эти господа приехали сюда затем, чтобы развлекаться?

– И еще, государь мой, ради игры. Это все записные игроки.

– Они французы?

– Нет, пьемонтцы и савояры, я здесь единственный француз.

– А из каких вы мест?

– Из Лотарингии. Мой отец – маркиз Дезармуаз, ему уже восемьдесят, но он не умирает только назло мне, потому что я женился против его воли и тем лишился наследства. Впрочем, я единственный сын, и, если сумею пережить отца, все достанется мне. Мой дом в Лионе, но жить там я не могу из-за своей старшей дочери, в которую, к несчастью, влюблен. Моя жена следит за нами так, что не остается никакой надежды.

– Это забавно. А без сего наблюдения, вы полагаете, дочь ваша пожалела бы своего влюбленного отца?

– Вполне возможно. Она меня любит, и у нее доброе сердце.

Этот человек, совершенно мне незнакомый и тем не менее говоривший с такой откровенностью, совсем не подумал, что слова его могут ужаснуть меня. Я даже приметил некоторое добродушие во всем этом разврате и посчитал таковую слабость заслуживающей если не прощения, то, во всяком случае, снисходительности.

– Однако, несмотря на жестокосердие вашего отца, живете вы довольно благополучно?

– Напротив, мне приходится очень тяжело. Я получаю пенсию от Департамента иностранных дел, которую полностью оставляю своей жене. Самому же приходится выкручиваться, путешествуя. Я в совершенстве знаю триктрак[149] и все коммерческие игры и выигрываю чаще, чем теряю. Только благодаря этому и можно существовать.

– Но знают ли все находящиеся здесь о том, что вы рассказали мне?

– Никто не остается в неведении. Да и зачем мне скрывать? Я человек чести, никого не обижаю, и к тому же у меня острая шпага.

– Не можете ли вы сказать, кто тот господин, который держал банк?

– Это известный Перкалье, маркиз де Прие, его вы могли бы знать в Венеции, где он был посланником. Тот, кто спросил у вас про аббата Жильбера, – кавалер Зероли, муж дамы, которая пригласила вас к ужину. Все остальные – графы, маркизы и бароны, каких повсюду можно встретить великое множество, и, конечно, все это записные игроки. Когда здесь проезжает какой-нибудь иностранец, они ловко завлекают его. Если он играет, ему трудно ускользнуть, потому что тут все заодно, как жулики на ярмарке. Берегитесь, они намереваются поживиться и за ваш счет.

К вечеру мы возвратились в гостиницу и застали всех игроков уже за картами. Ко мне подошел кавалер Зероли и предложил партию в фараон по сорок цехинов. Я согласился и к тому времени, когда подали ужин, остался без этих денег, впрочем совершенно не огорчившись. Мне нужно было бы уехать, но у меня не хватало решимости. Оставалось только обещать себе сугубое благоразумие и осторожность, что при наличии у меня больших денег в бумагах и золоте казалось не очень затруднительным.

Вскоре после ужина маркиз де Прие составил банк на триста цехинов. Я понял, что могу рассчитывать лишь на большой проигрыш и малую прибыль,– несомненно, будь у него наличные, он поставил бы в банк целую тысячу. Положив перед собой пятьдесят лисбоннинов[150], я скромно объявил, что, как только проиграю их, сразу же иду спать. В середине третьей талии я взял банк, и маркиз объявил, что ставит еще двести луидоров.

– Я охотно принял бы ваше предложение, если бы не решил уже ехать завтра утром на рассвете. – С этими словами я удалился.

На пути в комнату меня остановил Дезармуаз и спросил в долг двенадцать луидоров. Я ожидал чего-либо в этом роде и сразу же выложил деньги. Рассыпавшись в благодарностях, он сообщил, что мадам Зероли утверждала, будто задержит меня по крайней мере еще на день. Я улыбнулся и вызвал своего камердинера, чтобы спросить, предупрежден ли возница.

– В пять часов он будет у дверей.

– Превосходно, – вставил Дезармуаз, – но я готов биться об заклад, что вы не уедете.

Мы расстались. Я лег спать, смеясь в душе над этим предсказанием.

В пять часов утра пришел возница и объявил, что одна из лошадей заболела, поэтому ехать никак нельзя. Дезармуаз, очевидно, догадался о каких-то махинациях, но и теперь я лишь посмеялся, вытолкал возницу вон и послал своего камердинера потребовать в гостинице почтовых лошадей. Прибежал хозяин с уверениями, что у него ничего нет и нужно ждать до полудня, так как конюшню опустошил маркиз де Прие, пожелавший уехать в час ночи. Я ответил, что согласен ждать до двух часов и рассчитываю на его слово.

После этого я вышел и направился к фонтану, где уже собиралось все общество. Меня сразу окружили с выражениями удовольствия по поводу отложившегося отъезда. Я справился у кавалера Зероли о его супруге и получил ответ, что она еще в постели и с моей стороны было бы весьма любезно пойти поднять ее. Последовав его совету, я возвратился в гостиницу и без дальнейших церемоний вошел к мадам Зероли с уведомлением, что послан ее мужем.

– Вы, кажется, должны были уехать?

– Я отправляюсь в два часа.

Эта молодая женщина показалась мне в постели много аппетитнее, чем за столом. Я помог ей застегнуть корсет, и вид ее прелестей зажег меня. Однако же сопротивление превзошло мои ожидания. Я сел на постель и стал говорить о своих чувствах и о том отчаянии, в которое повергает меня невозможность доказать ей до своего отъезда искренность моих намерений.

– Но ведь только от вас зависит остаться, – возразила она со смехом.

– Тогда поддержите во мне надежду на вашу снисходительность, и я отложу отъезд еще на день.

– Вы слишком торопитесь. И пожалуйста, сидите спокойно.

Достаточно удовлетворенный тем, что она позволила мне, делая, как это обычно принято,