Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

class="p1">Интервью производило не менее сильный эффект. Лидер «Обороны» сидел в черной кожаной куртке, вытянув ноги, и не стеснялся в выражениях. Это был первый случай, когда он говорил напрямую со своей аудиторией; собственно, это был его первый и последний в жизни прямой эфир на федеральном телевидении. Вероятно, многие только тогда обнаружили, что автор «Все идет по плану» теперь выступает за национал-коммунизм. Некоторых это не смутило: один из звонивших с явным восторгом сообщил, что поставил в самарском театре спектакль по песням Летова, Янки и Башлачева под названием «Суицид», и пригласил кумира его посетить. В ответ Летов, недолго думая, назвал в эфире телефон квартиры Грехова, где в это время сидели у телевизора его друзья. Как вспоминал Константин Мишин, первый звонок раздался через семь секунд. Взяв трубку, Мишин грубо объяснил, что Летов не может подойти к телефону, потому что сейчас находится в «Останкино».

Другие зрители пытались понять, что происходит.

– Вот у меня к тебе такой вопрос, опять политический, – говорил, стесняясь, один из дозвонившихся. – Я считаю тебя очень талантливым человеком, но мне непонятны вот твои последние политические фишки. Когда-то ты, помнится, был яростным противником коммунистического движения. Теперь вроде как едва ли… Ну, одним словом, сам вместе с ними. Вот как ты бы объяснил это?

– Я никогда не был противником коммунизма, именно настоящего коммунизма, который должен быть. Коммунизм – это Царство Божие на земле. Вот, – отвечал Летов, заводясь все сильнее. – После октябрьских событий, когда на моих глазах убивают моих братьев, отцов, дедов, сестер, сыновей, внуков, кого угодно – когда убивают мой народ на моих глазах, я в стороне оставаться не могу. В стороне может остаться только подонок. Хватаю тебя за слово, ты говоришь «фишки» – это может сказать человек только равнодушный, только либо мразь, либо подонок, либо человек, ни хрена не понимающий в данной ситуации и вообще в жизни. Мы воюем с людьми равнодушными.

И это была еще не самая сильная реплика. Летов обещал революцию, которую националисты и коммунисты совершат вместе, и утверждал, что дело идет к гражданской войне. Ведущему было явно некомфортно: призывы к вооруженному восстанию в эфире федерального телевидения казались перегибом даже для 1994-го со всеми его эксцессами свободы.

– Егор, я вот думаю, что сейчас нас смотрят разные люди. Некоторые воспринимают ваши слова как откровение, некоторые так смотрят с интересом – что это за фрукт? А некоторые, наверное, думают: «Зачем его пустили?» Что бы вы хотели сказать последним людям, вашим противникам?

– Ха, – усмехнулся Летов. – Ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй!

Когда эфир заканчивался, создатели программы дважды заявили, что «не во всем разделяют, а может быть, во всем не разделяют взгляды Егора Летова». Но это уже не имело значения – снаряд был запущен в массы. 16-летний Валерий Коровин, смотревший «Программу А», в тот момент понял: пока он сидит где-то «на обочине», «в Москве Летов и Лимонов, чье имя я слышал впервые, планируют мировую революцию. Я должен был попасть туда, стать частью этого». Вскоре он переехал в Москву, явился в бункер НБП, познакомился с Дугиным и навсегда стал его соратником – сейчас они вместе заседают в Международном евразийском движении и Изборском клубе, где вырабатывается идеология так называемого «русского мира».

Лимонов и Дугин продолжали попытки создать реальную политическую коалицию. Уже в июне они с Летовым выступили инициаторами заявления об объединении «радикальных правых и левых экстремистов». На созванной по такому случаю очередной пресс-конференции Летов сидел рядом с лидером партии «Славянское единство» и главным редактором газеты «Русский порядок», недавно вышедшим из Лефортово (всех арестованных после октябрьских событий отпустили по амнистии, объявленной Госдумой в феврале 1994-го – Летову и ко даже пришлось отменить уже запланированный концерт в поддержку узников). В итоге коммунисты и анархисты подписывать заявление отказались, согласился только Баркашов.

«НБП не была суицидальной партией, которая просто шла на смерть, будучи твердо уверенной, что к власти не придет, – считает Сергей Гурьев. – Летов потом стал пытаться так это интерпретировать, но именно „пытаться“ и именно „интерпретировать“. Задумывалось, конечно, иначе. Лимонов, я думаю, вполне рассчитывал на что-то. И все эти блоки, за которые он ратовал, были именно для того, чтобы собрать силы в кулак и добиться своего».

Тем не менее, когда говоришь о деятельности НБП на том, самом раннем этапе, важно помнить, что для современников в ней было столько же реальной политики, сколько и перформанса. «Партии не нужна была никакая „культурная политика“, отдельная и продуманная, потому что, собственно, кроме „культурной политики“ ничего и не было, – объяснял Алексей Цветков. – Изначально НБП строилась на эстетических образах, а не на политических идеях. На всем том, что вызывает тревожно-радостные эмоции и счастливое ощущение близкого апокалипсиса, ангелом которого ты, наконец, можешь стать. Если группа, художник, поэт, просто человек подходил под это требование, то моментально становился частью национал-большевизма».

Комбинация эстетского сопротивления и классического политического активизма приводила к самым неожиданным альянсам и выступлениям: где-то очень близко друг от друга оказывались националисты, радеющие за чистоту крови, свободные левые радикалы, презирающие любые иерархии и меры подавления, и интересующиеся всеми этими проявлениями жизни интеллектуалы. В августе 1994 года Лимонова – уже после всех его заявлений – поставил на обложку прогрессивный журнал «Столица». Портрет улыбающегося писателя был подписан цитатой из его интервью: «У меня плохая репутация – „фашиста“ и „национал-большевика“», – именно так, в кавычках.

7 ноября 1994 года, в годовщину Октябрьской революции, лидеры НБП и представители московского арт-сообщества должны были открывать в галерее «Феникс» на Каширском шоссе фестиваль перформанса, однако власти опечатали вход в помещение. Тогда артисты и политики возвели у галереи баррикаду, взгромоздили на нее ржавый пулемет и начали толкать речи против подавления свободы самовыражения. Среди выступающих были Лимонов, Дугин и художник Олег Кулик, который как раз тогда проводил первые акции в образе собаки. В довершение всего акционист Александр Бренер бросил в окно булыжник, заявив, что слова не имеют смысла, а с властями надо бороться делом.

(Бренер в тот год, вероятно, был главным героем московской художественной жизни. Он проводил скандальные акции почти ежемесячно: пытался заняться сексом с женой на постаменте памятника Пушкину, ходил голым по экспозиции в ЦДХ, крича: «Почему меня не взяли на эту выставку?!», мастурбировал на православную демонстрацию с вышки бассейна «Москва», на месте которого еще не начали строить Храм Христа Спасителя, и так далее.)

День, от которого нацболы официально отсчитывают свою историю, наступил через три недели – 28 ноября 1994 года – когда вышел в свет первый номер газеты «Лимонка». На первой полосе большими буквами перечислялись авторы