Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

Шефту сел рядом с ней и тут же заговорил об огромной каменной статуе, мимо которой они проплывали, рассказывая легенды о древнем царе, что воздвиг ее на берегу. Его манеры были безупречны; в них было ровно столько дружелюбия и сдержанности, чтобы ее успокоить. Тем временем он лихорадочно соображал, прокручивая в голове свои передвижения за день и анализируя те немногие факты, что были ему известны о ней. В конце концов он пришел к выводу, что она не может иметь никакого отношения к людям царицы, а значит, не опасна для него. Но что она здесь делает? Ответ внезапно вспыхнул в его успокоившемся сознании. Она сбежала от того человека, что тащил ее по улице. Она — беглянка!

Теперь он улыбнулся еще обаятельнее прежнего, поняв, что при необходимости у него будет против нее грозное оружие. Он закончил свой рассказ тихим голосом:

— И говорят, что по ночам ба самого старого царя порхает у статуи в образе летучей мыши, разглядывая лицо и надписи, дабы убедиться, что его образ и имя не забыты в земле Кемт.

Она заслонила глаза ладонью, чтобы в последний раз взглянуть на огромное, суровое, гранитное лицо, исчезающее вниз по реке.

— Странная это сказка, — сказала она. — И хорошо рассказана. Я не слышала лучше даже от старых сказителей, что греются на солнце в храмовом дворе.

Он отвесил ей легкий поклон в знак признания.

— Быть может, я ошибся с ремеслом, — заметил он с усмешкой.

— А каково твое ремесло?

— Я ученик писца в Фивах, — гладко солгал он. — Некоего Хуаа. Славный старик, но со склонностью к перееданию — склонностью, которую его ученики с радостью бы переняли, будь у них такая возможность.

Она улыбнулась.

— Ты не выглядишь недокормленным.

— Так и есть. Но в этом не заслуга Хуаа.

На этот раз она рассмеялась в голос.

— Вижу, у нас с тобой общий опыт. Ты голоден сейчас? На.

Она полезла за пояс и достала две последние медовые лепешки, которые стащила у ученика пекаря ранее в тот же день. Одну она предложила Шефту, и тот с благодарностью принял ее, скрывая веселье.

— Так ты писец, — продолжила она, откусывая от своего слоеного лакомства. — У меня когда-то был… я когда-то знала человека, который занимался этим ремеслом.

— Вот как? — пробормотал Шефту. От него не ускользнуло, как быстро она поправила себя, не договорив слово «хозяин».

— Он служил у начальника округа на северной границе Египта. Там было много чужеземцев.

— Чужеземцы слетаются в Египет, как птицы на болото, — заметил Шефту. «Вот как она выучила вавилонский», — подумал он.

Она вдруг указала пальцем.

— Смотри. Там, на песчаной отмели.

Он обернулся. Песчаная отмель была почти скрыта длинными, буровато-зелеными, зловещими телами. Его кожа невольно покрылась мурашками. Крокодилы! Они лежали вяло и неподвижно, все повернувшись на север, широко разинув огромные бледные пасти навстречу ветру. Он подумал о боге с головой крокодила, Себеке, и нащупал амулет на запястье.

Затем он снова повернулся к девушке.

— Вот почему я не боюсь смерти, — заметил он.

— Крокодилы? Какое они к этому имеют отношение?

— Самое прямое. Я родился в двадцать третий день третьего месяца Сезона Роста.

На ее лице промелькнуло понимание. Всякий знал, что рожденным в этот день суждено быть съеденными крокодилами. Они оба снова взглянули на отмель, но вздрогнула только она.

— В конце концов они меня получат, — пробормотал Шефту. — Но до тех пор мне нечего бояться. — Он повернулся к ней, пожав плечами. — Я буду обманывать их как можно дольше, пока не стану старым-старым. Смотри!

Он протянул запястье, на котором висел амулет. Это была скрученная льняная нить с семью бусинами из зеленого фаянса, завязанная на семь узлов. Одна большая плоская бусина из сердолика была исписана с обеих сторон. Ее губы зашевелились, пока она читала иероглифы.

— «О ты, что пребываешь в воде, смотри! Это Осирис пребывает в воде, и око Гора, и великий скарабей защищают его… Прочь, твари водные! Не являйте лика своего, ибо Осирис плывет к вам… Твари водные, пасть ваша запечатана Ра, глотка ваша запечатана Сехмет, зубы ваши сломаны Тотом, глаза ваши ослеплены великим магом. Сии четыре бога защищают Осириса и всех, кто пребывает в воде».

«Так она умеет читать, а может, и писать!» — снова с удивлением подумал Шефту.

— Видишь, я хорошо защищен, — сказал он вслух.

— Возможно. — Она подняла на него свои живые, скептические глаза.

— Ты не веришь в магию?

— Я мало во что верю, — небрежно ответила она. — Но я рада, что не знаю, как и когда умру.

— В какой день ты родилась?

— Не знаю ни я, ни кто-либо другой. Может, я и вовсе не родилась, а я — отродье хефтов, как говаривал Заша!

— Заша?

Она рассмеялась.

— Человек, которого я когда-то знала. Глупец. Он был уверен, что у меня дурной глаз.

— Хай! И впрямь глупец! Как может зло исходить от чего-то столь прекрасного? Синий — цвет неба, лотоса, бирюзы. Все это — благо.

Она слегка покраснела; очевидно, комплименты были для нее в новинку.

— Ты очень доверчив для столь короткого знакомства, — сухо сказала она.

— В твоем случае у меня есть веские причины, — заверил он ее, улыбаясь, чтобы скрыть любой возможный потаенный смысл этих слов. — Но ты, кажется, мне не доверяешь. Ты даже не назвала своего имени.

— Меня зовут Мара.

— Мара! «Истина Ра». Видишь? Кто может не доверять той, у кого такое имя?

Она рассмеялась, запрокинув голову и щурясь на Ра, бога солнца, чья золотая ладья уже плыла далеко на запад, к Ливии и Стране Тьмы. Шефту воспользовался моментом, чтобы пристально изучить ее профиль. «Лицо уличного сорванца», — подумал он, наблюдая за ней на рыночной площади. Да, так и было. Ее щеки были впалыми и осунувшимися от многолетнего голода; подбородок — упрямым, а в изгибе губ застыла насмешка, словно они хорошо научились лгать. Это было лицо скептика, умного и беспринципного. Но в нем была и какая-то неуловимая тоска, которая завораживала Шефту.

Он поймал себя на мысли, что ему жаль, что эта Мара, эта бродяжка, эта беглянка, так скоро