Томек на Аляске - Мацей Дудзяк

class="p">— Я, Гром Горы, слышал этот язык много зим назад, — заговорил он, с трудом подбирая английские слова. — Это были люди из-за большой воды, чьи поселения давно часто встречались на побережье.

Томек, который, совершенно ошеломленный жуткой историей, слушал все молча, вдруг подошел к старому тлинкиту.

— Носили ли те, кто напал на вашу деревню, и те, кого мой брат помнит с давних времен, такие кресты?! — спросил он, протягивая православный символ, найденный накануне.

Гром Горы молча посмотрел на Томека. Он прищурил покрасневшие глаза и всмотрелся в крест, после чего снова молча утвердительно кивнул.

— Русские здесь! — внезапно выкрикнул Новицкий по-русски, и по собравшимся в клановом доме пробежал шепот страха.

На лицах свидетелей резни отразился ужас. Десятки пальцев указывали на Новицкого, раздавались крики.

— Вы знаете этот язык? — спросил вождь Чарли Джонс.

И Томек, и Ярош, и, конечно же, Новицкий прекрасно знали русский.

— Да. Это язык людей, которые уже больше ста лет оккупируют нашу страну. Это были русские, — подтвердил Томек.

Внезапно от входа донеслись шум и приветственные возгласы. Это группа из полутора десятка мужчин, о которых говорила Мэри Уиллард, застав свою деревню сожженной, отправилась к сородичам на другой берег озера в надежде застать близких в живых. Радостным объятиям сквозь слезы не было бы конца, если бы не Чарли Джонс. Несколькими словами на местном наречии он что-то приказал своим людям. В тот же миг из толпы только что прибывших охотников выступил один из самых рослых и что-то быстро объяснил вождю. Тот лишь кивнул в знак подтверждения.

— Что происходит? — шепотом спросил Томек.

— Насколько я понял, они хотят сейчас совершить ритуал, называемый потлач[118], — так же тихо ответил навахо.

— Потлач? Что это такое? — допытывался Томек.

— Это очень распространенный в этих краях ритуал, заключающийся в одаривании различными вещами менее состоятельных соплеменников, пострадавших от бедствия или, как здесь, подвергшихся нападению и лишившихся всего, — все так же шепотом объяснял Красный Орёл.

Широкие двери кланового дома вождя Чарли Джонса распахнулись настежь, и внутрь один за другим стали входить мужчины и женщины. Они несли самые разные предметы, среди которых преобладали вещи повседневного обихода: прекрасно выделанные шкуры медведей, лисиц и других северных животных, посуда, пледы и покрывала, богато украшенные геометрическим орнаментом.

Внезапно внутри забили барабаны. Ритм, выбиваемый на дюжине инструментов, разносился окрест. Через мгновение к нему присоединились многочисленные голоса — и женские, и мужские. Высокие гортанные звуки сливались в единое целое с ритмичным шарканьем десятков ног по деревянным доскам пола.

На этот раз Красный Орёл, не дожидаясь вопроса, вновь наклонился к уху Томека и прошептал:

— Это Гитксан[119]. Танец тлинкитов.

Вильмовский с пониманием кивнул. Танцоры мерно двигались вдоль хижины, бой небольших, удерживаемых в одной руке барабанов нарастал. Пение с каждой минутой становилось все мощнее. Пестрый хоровод мерно и неспешно плыл через клановый дом. К нему присоединялись все новые танцующие.

— Смотри, Томми, — прошептала с другой стороны Салли.

Томек посмотрел в указанном женой направлении. На нескольких мужчинах была та самая кольчуга, которую им мельком довелось увидеть прошлым вечером. Вильмовский напряг зрение. Ему показалось, что на десятках мелких металлических кружочков отчетливо виднелись китайские иероглифы[120]. Однако времени на более пристальное изучение не было, ибо из хоровода танцующих выступил мужчина в весьма самобытном головном уборе. На чем-то вроде обруча над его лбом виднелась небольшая фигурка, напоминавшая орла или ворона, а по бокам на плечи ниспадали ложные косы, сделанные из волчьих лап. С первого взгляда было ясно, что это кто-то значительный среди тлинкитов. Вильмовский догадался, что это шаман.

Он мгновение смотрел прямо в лицо Томека. Черные, глубоко посаженные глаза буквально сверлили его взглядом. Губы шамана начали беззвучно шевелиться. Танец все продолжался, а голоса хорового пения достигали высоких регистров.

— Берегись людей из-за большой воды! — Томеку показалось, что он слышит эти слова где-то в глубине сознания.

Губы шамана по-прежнему шевелились беззвучно.

— Берегись людей из-за большой воды!

Не понимая, что происходит, Вильмовский невольно отступил на полшага. Он почувствовал оцепенение, ему казалось, будто он проваливается в себя, а перед мысленным взором поплыли картины прошлого: бегство отца из Варшавы, последнее объятие, которое тут же сменилось образом умирающей в папуасских джунглях Салли. Он слышал голоса из нескольких мест одновременно, не в силах разобрать, кто и что ему говорит. Шаман вновь растворился в танцующем хороводе.

Внезапно до него донесся далекий, но мощный взрыв, затем еще один и еще. Песня замерла на устах поющих, танцоры застыли. Через распахнутые ворота кланового дома тлинкиты стали высыпать наружу. Томек и остальные устремились за ними. Взрывы, хоть и доносились издалека, с каждым мгновением становились все мощнее.

Когда они выбежали на берег озера, их глазам предстала пронзительная, полная ужаса картина. Вдали, за озером, среди гор, вечно белеющих снегом, одна из вершин извергала клубы дыма и глухо рокотала. Они тотчас поняли, что это один из вулканов напомнил о своем существовании[121].

Вождь Чарли Джонс сохранял хладнокровие. Как и другие тлинкиты, он не выказывал никаких признаков страха. Встав под самым большим в поселении тотемом, он вытянутой рукой призвал всех к молчанию.

— Дух горы заговорил! Никто не будет безнаказанно убивать, грабить и уводить в рабство наших братьев и сестер! Тлинкиты идут на войну! — закончил он воинственным кличем.

В огненной ловушке

«По-настоящему человечны мы бываем только в детстве», — мысленно повторял Томек фразу, услышанную еще в Варшаве. Он долго пытался вспомнить, кто был автором этих слов. Столько лет ведь прошло с тех пор, как он покинул любимый город. Он взглянул на Салли, которая, укутавшись в мягкий мех, сидела на дне лодки с прикрытыми глазами. Последние дни она чувствовала себя неважно. Впрочем, ничего удивительного. Все, включая Новицкого и Красного Орла, ощущали на себе последствия минувших недель. Внезапно он вспомнил! Да! Конечно! Иногда после школы, а бывало, что и вместо нее, он сбегал на прогулку в окрестности Тломацкой площади, туда, где стояла Большая синагога[122]. Величественный храм был открыт совсем недавно и производил на него огромное впечатление. Он очень любил это чувство, когда, глядя на монументальное здание, ощущал мощь человеческой мысли, воплощенную в языке архитектуры. Именно во время одной из таких незапланированных вылазок, в некий майский день, он в очередной раз восхищался