Дикая природа - Эбби Джини

представление о нем, попробую описать его так, – начал Такер. – В каждом из нас, папиных детей, есть его частичка. Мне достались папины руки. Умение работать ими. Он мог починить любое устройство с мотором, и, думаю, я унаследовал это от него.

– О, – выдохнула я.

– Дарлин досталось его здравомыслие, – продолжал Такер. – Она практична во всем. Ей нет дела до идей и философии, она не способна мыслить широко, но может найти выход из любого положения. Папа всегда умел разруливать кризисные ситуации. И Дарлин тоже это дано.

Я уткнулась взглядом в колени.

– Джейн достался его смех, – сказал Такер. – Подобно ему, она запрокидывает назад голову и разражается хохотом, рвущимся из самых глубин ее существа. В этом она копия отца.

– Правда?

– Да.

Черты Такера были пронизаны тоской. Я много раз видела на его лице это выражение, когда он говорил о наших родителях.

– А что досталось мне? – спросила я.

– Сердце, – без колебаний отвечал брат. – Ты умеешь любить так, как любил папа.

Я задумалась об этом. В мысли врывались тарахтение мотора, рев ветра, от случая к случаю толчки, когда колеса наезжали на камни. Солнце опустилось за горизонт. В вышине простиралось прозрачно-серое небо. В полях мерцали светляки. Иногда какой-нибудь из них влетал в лобовое стекло и разбивался, а его расплющенное тельце продолжало светиться еще какое-то время после того, как он умирал. С каждой милей все больше холодало.

Я не думала о Дарлин и Джейн. И это было не стихийное забывание – я умышленно вытесняла их из памяти. Делать это было непросто. Если сестры приходили на ум, я воображала, будто молотком заколачиваю их имена. На каком-то уровне я понимала, что, если я задумаюсь о том, что натворила – о том, что продолжаю творить, – мне станет невыносимо. Поэтому я упорно пыталась сосредоточиться на настоящем. Старательно играла Кори, отпихивая Кору на задний план.

Кори не был обременен воспоминаниями. Кори существовал всего несколько недель, и его ум занимало только то, что было насущно в данный момент: пища, кров, обостренное восприятие окружающего. Вой ветра. Покалывающий привкус корневого пива на языке. Запахи коровьего навоза и сена.

И истории, которые сочинял Такер. Кори верил каждому его слову. Когда Такер начинал свое завораживающее повествование, Кори становился одновременно слушателем и главным действующим лицом сказания. Его восхищали собственные героические поступки, переплетение реальности и вымысла. Словно зачарованный, он внимал брату, рассказывающему об удивительном путешествии двух мальчиков, которые пустились в бега. Целеустремленные, преисполненные жажды приключений, связанные священными братскими узами, они благополучно избегали опасности и магических сил, поджидавших их за каждым поворотом.

– Давным-давно… – снова начал Такер.

Я повернулась к брату и широко раскрыла глаза, приготовившись слушать очередную историю.

23

Утром я пробудилась от влажного трепетного прикосновения к своей щеке, будто кто-то ее целовал. Открыв глаза, я увидела, что на уголке рта сидит бабочка-монарх. Я моргнула, и бабочка вспорхнула с моего лица. Я наблюдала, как она полетела прочь, выводя в воздухе беспорядочные круги, и наконец опустилась на один из листиков в зарослях крапивы.

Трава подо мной была сырой от росы. Одежда на мне местами промокла, липла к телу, особенно по швам. Во рту ощущался кислый привкус. Такер еще спал, распластавшись на спине с вытянутыми во всю длину руками и ногами. Казалось, он упал с большой высоты и провалился в забытье. Что-то щекотало мой локоть. Я сняла с себя большую многоножку и закинула ее в папоротник.

Только-только рассвело. Мы устроились на ночлег под сенью деревьев, высаженных вдоль дороги как заслон от ветра. Сквозь покачивающиеся ветки сочился свет нарождающегося дня. Листва на макушках золотилась в первых лучах восходящего солнца, но нижние сучья все еще находились в тени. Я вскарабкалась в кузов пикапа, где лежали бутылки воды и несвежие бутерброды. Вдалеке зазвонили церковные колокола. Я насчитала семь ударов. Мне вдруг пришло в голову, что я понятия не имею, какой сегодня день недели. Знаю только, что сейчас июль.

Я устроилась на краю кузова и, болтая голыми ногами у бампера, принялась завтракать. Мои голени были искусаны комарами. Солнце поднималось выше, освещая деревья сверху донизу, озаряя каждую веточку по очереди, расцвечивая листья яркими красками. Теплый ветер ласкал мне лицо, шею. Я еще не привыкла к тому, что мою голову обдувает со всех сторон. Раньше остроту ощущения скрадывали длинные волосы.

И я снова напомнила себе, что теперь я мальчик.

Прежде я не особо задумывалась о гендерных различиях. В пору полового созревания мне еще только предстояло вступить, а пока я была ребенком и на переменах спокойно играла с мальчишками, не задумываясь ни о чем подобном. Пока девочки, сидя в тени, плели «браслетики дружбы» или скандировали под хлопанье в ладоши, играя в рифмованные игры, мальчики сломя голову носились по полю. Я предпочитала их компанию и подвижные игры. Мне казалось, что мальчишки устроены проще. Нет, конечно, они были не глупее девчонок, но зато менее замысловаты по своей природе. В отличие от моих сестер и подруг, мальчишки, с которыми я водилась, казалось, в какой-то определенный момент всегда были движимы лишь одним душевным переживанием – одним сильным чувством, заставлявшим их резонировать, как камертон.

Я еще не достигла того возраста, когда девочки начинают влюбляться, и в этом смысле отставала в развитии от своих сверстниц. Я наблюдала, как мои одноклассницы выводили «Миссис Скотт Уэстерман» в своих тетрадках или передавали по рядам парт сложенные потные записки примерно такого содержания: «Я тебе нравлюсь? Да/Нет». Я не понимала того чувства обожания, что бурлило в их крови несколько пьянящих дней, а потом растворялось без следа.

Если честно, в школе я часто чувствовала себя белой вороной. Отчасти причиной тому были мои семейные обстоятельства. Никто не желал наведываться в трейлер номер 43 – жилище самой горемычной семьи в Мерси. Я не могла себе позволить вступить в организацию девочек-скаутов, хотя форма, наверное, замаскировала бы мою инакость. Я не посещала воскресную школу и церковные службы, что могло бы объединить меня с детьми представителей «церковной дружины», как насмешливо величала Дарлин членов местного религиозного сообщества. Я не могла поехать в летний лагерь, где, возможно, с меня стерлось бы клеймо, отпечатавшееся на нашей семье. Мои одноклассницы не были жестоки со мной, но меня никогда не приглашали на дни рождения или в гости, чтобы поиграть вместе; на пижамные вечеринки мне доступа не было. А именно такое тесное общение один на один являлось залогом того, что зарождающаяся дружба из неочищенной руды превратится